Соловецкий лагерь особого назначения (слон) – кратко. Феодосий (Алмазов Константин Захарьевич)
Созданный в 1923, он служил неким прообразом всей будущей системы лагерей ГУЛАГа. ГУЛАГ был не только местом заключения осужденных, но и занимался производственно-хозяйственной деятельностью.
И именно в Соловецком лагере впервые была применена эта система. Как она начиналась, какой производственной деятельностью занимались на Соловках и как был организован быт осужденных, будет рассказано в этом материале. Даны фотоматериалы и кинофильм о Соловецком лагере Особого назначения выпуска 1928 года.
В 1923 году УСЛОН"ом было принято имущества от совхоза «Соловки» на 946.000 рублей. На 1 октября 1929 г. стоимость островных предприятий УСЛОН составляла 4.860.000 рублей.
Были построены кожзавод.Кожзавод дал продукции: 23/24 г. .. на 42 тыс. руб. 27/28 г. .. 707 000 руб. 28/29 г. .. 1.180 000 руб.
Организованы сельхозы: Соловецкие сельхозы обладали очень ценными породами холмогорского скота, при том соловецки акклиматизированного, хотя и находившегося к моменту приемки в запущенном состоянии Скот этот был премирован на Всесоюзной сельско-хозяйственной выставке. Управление сразу же приложило все усилия к его сохранению и дальнейшему окультуриванию породы. Удой был повышен до 28,8 центнеров в среднем за год. Продукция сельхозов выростает с 44.000 р. в 1923/1924 году до 253.000 р. в 1928/29 году.
Был организован очень ценный питомник пушных зверей с неуклонно растущим качеством и количеством «питомцев». продукция питомника должна составляла до 725.000 руб. в год.
В 1924 г. сформировалась структура администрации Управления СЛОН, где за развитие производственной деятельности лагеря отвечали две части. Производственно-техническая часть УСЛОН ведала предприятиями, заводами и мастерскими; техническими, строительно-ремонтными и лесными разработками; рабочей силой и целесообразным использованием ее; организацией обрабатывающей и добывающей промышленности. Одновременно на хозяйственную часть УСЛОН были возложены обязанности по контролю рыбных и зверобойных промыслов; проведению работ подсобно-ремонтных мастерских; осуществлению заготовки и снабжения материалами, сырьем и хозяйственным инвентарем всех производственно-технических предприятий, заводов и промыслов; по реализации продукции, вырабатываемой предприятиями
К 1927 г. Соловецкие лагеря превращаются в разветвленную экономическую систему. Приоритеты производственной деятельности сдвигаются в г. Кемь (Карельская АССР). Усилилось значение Кемского пересыльно-распределительного пункта (Кемперпункт, или КПП): оставаясь отделением УСЛОН, он располагал гораздо большим объемом рабочей силы, чем Соловецкий остров
Но в лагере велась не только производственно-хозяйственная деятельность, но и культурно-просветительная, а также функционировали спротсекции. Всем этим занималась КВЧ (культурно-воспитательная часть)
метеостанция на Соловках
Соловецкий оркестр при КВЧ
Лагерная библиотека Соловков. Насчитывала к концу 1927 более 3000 томов.
Типография
Соловецкий журнал
Почтовая открытка
Соловецкий лагерный театр
Волейбольная команда
Лыжные соревнования
Футбольная команда
Хоккеисты
Довольствие заключённых
Лагерная санчасть.
Лагерная аптека.
Водный транспорт Соловков.
Пароход "Глеб Бокий"...
Рабочий поселок.
Основные направления хозяйственной деятельности лагеря.
Лесозаготовки.
Торфоразработки.
Кирпичная фабрика.
Гончарная фабрика.
Механический завод.
Лесопильный завод.
Рыбная промышленность.
Кожно-швейная промышленность.
Соловецкие сельхозы - прототипы гигантских хозяйств КарЛага и СазЛага.
Соловецкое животноводство.
Продукция животноводства.
соловецкая звероводческая ферма.
После принятия решения о строительстве Беломоро-Балтийского канала началась переброска заключенных туда. Число заключенных на островах архипелага стало стремительно уменьшаться.
После этого начался стремительный закат Соловков. Первую роль получили лагеря-гиганты, обеспечивающие крупные стройки вроде ДмитЛага, БамЛага, БелБалтЛага или гигантские хозяйства вроде КарЛага. Лагерь сначала был преобразован в тюрьму особого назначения, а в 1939 году вовсе закрыт за ненадобностью (население СТОН на 1 марта 1939 составляло 1688 человек, кроме того, содержалось на "лагерном режиме" еще 1722 человека). Его территория была передана СевМорФлоту.
СЛОН и люди. 70 лет назад был закрыт Соловецкий лагерь особого назначения (СЛОН)- первый концлагерь в мире.
Автор - Юрий Бродский, исследователь истории Соловков.
Подборка книг об истории в лавке Соловецкого монастыря говорит сама за себя - паломникам и туристам предлагаются книги, восхваляющие Сталина.
При этом на островах и в их филиалах оставили свою жизнь или часть жизни около миллиона человек
Этапирование всех заключенных, перемещение личного состава тюрьмы и вывоз материальных ценностей закончить 15 декабря 1939 года - гласил приказ народного комиссара Лаврентия Берии «О ЗАКРЫТИИ ТЮРЬМЫ НА ОСТРОВЕ СОЛОВКИ». Зэков ударно эвакуировали в заполярные лагеря, созданные по предложению Г. Орджоникидзе для освоения Норильского медно-никелевого месторождения.
Поздней осенью заключенных, изолированных даже друг от друга на острове среди Белого моря, всех одновременно выгнали из камер. Узников ждали «сухая баня», то есть обыск с раздеванием, и общее построение. Бледные лица, одинаковые темно-синего цвета куртки и штаны с желтой полосой и желтыми обшлагами. Судьбы тоже похожие. В основном - интеллигенция. Врачи высочайшей квалификации; интернационалисты, воевавшие с фашизмом в Испании; инженеры, прошедшие стажировку за границей; ученые-экономисты, бывшие офицеры-фронтовики, будущий академик-микробиолог.
Очень напоминает вывеску на воротах Освенцима: «Труд освобождает» (Arbeit macht frei).
- 75 -СОЛОВКИ
КОНЦЕНТРАЦИОННЫЙ ВОЕННЫЙ ЛАГЕРЬ ОСОБОГО НАЗНАЧЕНИЯ
для истребления правящих классов
и состоятельных элементов Императорской России,
ее свободомыслящей интеллигенции и уголовного элемента
в среде большевиков
Итак, меня обвинили в шпионаже в пользу Польши, в тайном соучастии в международной буржуазной организации для свержения советского строя, в укрывательстве ее участников и в агитации против большевистских управителей. Само собой разумеется, что никакого шпионажа я не учинял, ни в пользу Польши, ни в пользу другого иностранного государства, а с отсутствием правды в этом обвинении, падают и все остальные (мнимые) против меня обвинения. Дело пошло быстро. Тринадцатого июля 1927 года мой этап в количестве шестисот человек был направлен в Кемь, что у Белого моря. Нас везли без особых стеснений, в обычных пассажирских вагонах и обращение конвоя с арестантами, каковыми мы являлись, было внимательное.
Семнадцатого июля по прибытии в Кемь на знаменитый ныне в летописях Соловецкой каторги Попов остров, вместе с другими я был назначен во вторую карантинную роту. Теснота неописуемая. Клопов количество ужасающее. Обыск. Проверка. Все на военный лад. Отделение коммунистов от остальных арестантов. На следующий день всю «шпану» куда-то угнали работать, в роте стало очень свободно. Но клопы, лишившись кормильцев, направили на оставшихся всю свою алчность: получилось нечто вроде персидского клоповника. Устроили нам баню, но оказалось, что в бане для мытья холодной воды сколько угодно, а горячей давали по билетикам только две шайки небольших размеров.
Испугавшись грядущей грязи от недостатка теплой воды, вшей и клопов, я был переправлен по моей просьбе в первое отделение Соловецкого концентрационного лаге-
- 76 -ря двадцать четвертого июля с очередным этапом. Повезли нас в три часа утра, а в семь часов нас высадили в Соловках. И опять поместили в карантин тринадцатой роты. Она помещается в пристройке к главному собору и в самом соборе. Эта рота знаменита тем, что «шпану» там бьют, да могло и мне попасть, если бы я воспротивился какому-нибудь распоряжению.
Меня навестили архиепископ Воронежский Петр (Зверев)* и земляк профессор И. В. Попов , а священник-казначей первого отделения В. Лозина-Лозинский накормил меня обедом и купил мне сахару. У меня никакой провизии не было. Одет я был умышленно в рваную рубашку, чтобы «шпана» не зарилась на мои тряпки. Разделили нас на взводы, и я попал в третий взвод. Светлая комната - бывший правый придел собора. Нары. В третьем взводе поместили только интеллигенцию после того, как обирали некоторых имевших приличный багаж. Опишу некоторых. Вот десятилетник полковник (фамилию забыл), окончивший Нижегородский кадетский корпус и бывший там воспитателем. Внимательный, воспитанный и образованный. Он был старостой нашей камеры. В ней было до пятидесяти человек. Его заместителем избрали меня. Вот заключенный инженер, занявший быстро место бухгалтера в Управлении ЭКЧ, тоже десятилетник . Со мной везли, но поместили в первом взводе протоиерея М. Митроцкого, осужденного на пять лет, члена Третьей государственной думы.
В карантинную роту никого не пускают и оттуда никого не выпускают, но на физическую работу гоняют всю интеллигенцию две первые недели обязательно. Дня четыре меня, как старика, не беспокоили, тем более, что мне, как в Кеми, так и здесь, дали вторую категорию по трудоспособности. Физическим трудом в первые две недели по приезде всех заставляли работать, но у меня, очевидно, был очень изможденный вид. По общему порядку лицу, медицинской комиссией отмеченному в списках первой категории по трудоспособности, работать не позволяют, но и дают зато только основной паек, на котором без домашней поддержки можно и умереть. Этот же паек, «основной», называется «мертвым». Лицу, получившему вторую категорию по трудоспособности, позволяется по Соловецкому закону не работать, но при основном
Архиепископ Петр (Зверев) (1878-1928) - окончил Казанскую духовную академию (1902), в 1909 г.- инспектор Новгородской духовной семинарии, в 1910-17 гг.- Настоятель Белевского Спасо-Преображенского монастыря Тульской епархии (в сане архимандрита). 6 марта 1918 г.- настоятель Тверского Желтикова монастыря, в феврале 1919 г. хиротонисан во епископа Балахинского, викария Нижегородской епархии. 1920г.- епископ Старицкий. 1922-24- в ссылке в Средней Азии, с декабря 1925 г.- архиепископ Воронежский, временно управляющий Московской епархией. С 1926 г. епархией не управлял, находился в оппозиции митр. Сергию. В Соловки сослан 16 февраля 1926 г.
Попов Иван Васильевич - профессор Московской духовной академии по кафедре патрологии, магистр богословия (с 1897 г.), Член Поместного Собора 1917-1918 гг., один из близких сотрудников св. Патриарха Тихона.
- 77 -«мертвом» пайке. Лицо, получившее третью категорию, обязано работать. Четвертую категорию получают те арестанты, которых медицинская комиссия признает здоровыми. Они по Соловецкому порядку обязаны работать вдень не менее десяти часов без возражений и лени, выполнять всякую работу. Это «лошадиная» категория, которая через два-три года при жестоком обращении, в Соловках принятом, делает массу заключенных инвалидами, калеками, кандидатами 16 роты -кладбища.
Нужно сказать, что в Соловках лица физического труда по большей части получают усиленный паек. Конечно, на этом усиленном пайке не разжиреешь, Когда я был в 1927-1929 гг. в Соловках, основной паек был расценен в 3 р. 78 к. в месяц; трудовой - в 4 р. 68 к.; усиленный - в 8 р. 32 к. С января 1928 г. по первое апреля 1929 года я получал денежный усиленный паек. Все пайки выдавались или готовой пищей из общего котла, или сухими продуктами, или деньгами. «Шпана» денежных пайков не получала.
Меня не потому в первые четыре дня не брали на работы, что я старик 57 лет, но потому, что я ношу духовный сан. И не из уважения к духовному сану это, конечно, делалось, а потому, что заключенному в Соловках духовенству Тихоновской церкви доверены были везде «каптерки», как арестантам евреям - кооперативы. Ксендзам и раввинам «каптерок» в распоряжение не давали. Им, как и православному духовенству, тоже доверяли, но их в Соловках было сравнительно мало и ими было не заместить всех вакансий, а совместная служба в каптерке духовных лиц разных исповеданий не признавалась желательной. В 1927 г. из кооператива заключенные могли покупать что угодно и сколько угодно. Но никто лишнего и не запасал - и потому, что нужды в этом не было, и потому что «шпана» все равно ухитрилась бы растащить. В ротах воровство было очень развито. Я сам три раза был обокраден. В 1928 году ограничили право покупки продуктов. Съестных продуктов можно было в месяц брать не больше, чем на тридцать рублей. Это распоряжение было для меня большим ударом. Мои благодетели до этого ограничения дарили мне денежные квитанции, по которым я и забирал мне необходимое. Мои благодетели: архиепископы Иларион и Петр (оба умершие), епископы Антоний и Василий (оба в ссылке) . Но установление тридцатирублевого месячного расхода прекратило мне эту помощь, по-
Епископ Антоний (Пакеев) - см. прим. 48
Епископ Василий (Зеленцов) - (1870-1930) -окончил юридический факультет университета и СПб духовную академию, участник Поместного Собора 1917-18 гг., в 1920 г.- священник на приходе в Полтаве. В 1921-23 гг. жил в Харькове в стороне от церковной деятельности. В 1922 г. уклонялся в обновленческий раскол. 12 авг. 1924 г. хиротонисан во епископа Прилук-ского, викария Полтавской епархии. В 1925 г. арестован, приговорен к смертной казни, но помилован по амнистии. В 1926 г. сослан на три года в Соловецкий концентрационный лагерь. После выхода в свет Декларации 1927 г. один из всех соловецких епископов высказал свое несогласие с позицией митр. Сергия, о чем сообщил ему в своем письме. В 1928 г. выслан из Соловков в Иркутскую область, (дек. 1929 г.) - арестован и растрелян в феврале 1930 г.
- 78 -тому что этих денег хватало на расходы только самому их собственнику. Велись тщательно особые книги контроля, и нарушитель правил, истративший, например, в месяц сорок рублей, в следующем месяце получал кредит только на двадцать рублей. Всякие «обходы» как этого закона, так и других, наказывались кроме того «Секиркой». Секирная гора - тюрьма в Соловках, около Савватеева.
Нужно сказать, что в Соловецком лагере решительно все должности и работы выполняют каторжане. Свободными гражданами в пределах Соловецкого концентрационного лагеря являются: начальник Управления (УСЛОН), начальник административной части, Соловецкое ГПУ, главный следователь по преступлениям (только уголовных) среди заключенных, начальник эксплуатационно-коммерческой части (ЭКЧ), начальник охраны лагеря и команда ее в количестве 400-500 человек. Все остальные должности заняты или заключенными лагеря, или заключенными освободившимися - таковым советская служба за пределами Соловецкого лагеря запрещена на всю жизнь. Заключенные, работающие в отделе труда (распределение на работы по лагерю) не решаются резко нажимать на духовенство и мучить его работами. От духовенства в каптерках многое зависит по раздаче сухих пайков. Наживешь врага и желудок отощает. С другой стороны, и духовенство благоволило к работающим в отделе труда. Не поладишь с нарядчиком своей роты - не попадешь в церковь, ибо не получишь пропуска в праздник за пределы Кремля. Опять-таки и нарядчик должен избегать сурового обращения с заключенными своей роты. Угодишь сам в подчинение и тогда плохо будет от тех, кого в свое время не уважил. Командиры роты выбираются Соловецким начальником из заключенных офицеров или красных командиров, или из бывших коммунистов. Всякому коммунисту, попавшему в Соловки, обратная дорога в партию закрыта. Но они, в мое время наполняя девятую роту - роту отверженных, все-таки не меняли своих политических позиций и не сходились с беспартийной массой. Да и она их инстинктивно и брезгливо избегает. Вообще любопытна была эта рота. Сколько помню, я в ней не был ни разу или не больше разу - разыскивал лесника лесничества Гловацкого-Романенко, навязанного лесничеству административной частью. Это был прохвост из прохвостов. Как леснику, ему и было поручено надзор за лесорубами во втором отделении. Я в управлении лесни-
- 79 -чества работал делопроизводителем-счетоводом. На поверку девятую роту, сколь помню, не выводили, не видал ни разу. Да, вероятно, и выводить было некого. Работающие по надзору всегда были в расходе. Работали они по списку, в тайной охране, по надзору. Не известны их пайки - обычно денежные. Не знал я их нарядчика, тот по должности часто бывал в отделе труда. Разговаривать о девятой роте, значило навлекать на себя подозрение, все равно как быть в хороших отношениях с командиром роты. И он, если был замечен в хороших отношениях, в особой дружбе с кем-либо из заключенных в своей роте, обязательно терял место.
Лишь только командир сводной роты, в которую я был зачислен по работе в лесничестве, князь Оболенский держал себя с достоинством, но все-таки с опаской. Иногда командиры роты («комроты») умышленно бывали грубы с некоторыми заключенными, но мы только улыбались. Комроты брали взятки за различные ослабления, ровно как и старосты отличались тем же. Это очень любопытное учреждение. Не то это надстройка к системе Соловецких порядков, которые велись старостатом, но не ими, конечно, устанавливались. Вот штрихи, по моему мнению, характерные. Однажды я сторожил у складов днем. Шел из заседания с группой ротных командиров помощник начальника Управления лагерями Мартинелли - громадного роста мужчина, По характеру не очень худой итальянец. У шедших шел разговор о том, кого назначить лагерным старостой. Кто-то предложил Мартинелли кандидатуру чью-то (фамилию забыл теперь), Мартинелли ответил: «Мы его знаем, для нас он человек приемлемый, но сумеет ли он остаться в доверии у заключенных - вот в чем задача». Речь шла, конечно, об интеллигенции и духовенстве, вообще не об уголовниках. Названное лицо и было назначено. Кажется, он был поляк. Этот староста (другой факт), читая какой-то приказ на поверке по лагерю сказал: «Вам эти правила не нравятся. Ну и наплевать. Мне они нравятся. Я управляю лагерем».
Лагерному старосте приходилось лавировать между начальством (высшим, вольным) и заключенными, хранить дисциплину и мир в лагере. Охраны было мало, оружие носили только пятьсот человек. А заключенных иногда только в первом отделении лагеря было до четырнадцати тысяч человек. Действовала система самоуправления (как будто). Командиры роты назначались старостатом, он счи-
- 80 -тался выборным учреждением, хотя, конечно, никогда никаких выборов не было - по приказу, который подписывался начальником отделения и делопроизводителем административной части ГПУ, которая тоже состояла из заключенных. Старостат распределял заключенных по ротам, с согласия командиров рот. Старостат вел списки заключенных и карточки их проступков: карцер, (секир-ка(, хотя таковые ведутся и в административной части отделения и в следственной части и, самая точная,- в главной Соловецкой административной части. Нужно же давать заключенным работу. Когда меня раз арестовали за грубость с конвоем, то от коменданта первого отделения вольной я попал в старостат, а оттуда им был направлен по рапорту коменданта в «отрицательную» роту. Это рота самого худшего уголовного элемента, но туда часом раньше меня приведен был под арест главный соловецкий ревизор из заключенных чему и я удивился. Оказывается, вышел приказ, запрещающий заключенным поздно вечером провожать канцеляристок. Ревизор в одиннадцать часов вечера провожал Лидию Михайловну Васютину и их обоих арестовали: ее отпустили, а его посадили в «отрицательную» вторую роту. Правду сказать, был ноябрь, его арест был нечаянным: в темноте командир роты не рассмотрел. Через день его освободили по приказу Эйхманса и начальника каторги. А меня посадили даже прежде приказа, что было незаконно. Но старостат, обязанный защищать интересы заключенных и наблюдать законность, убоялся коменданта и я был брошен в ад кромешный, где пробыл пять суток. Иногда приказы по Кремлю (первое отделение) подписывались лагерным старостой. Старостат можно считать учреждением, параллельным Управлению и аналогичным ему. А вообще это была лишняя, бесполезная, замедляющая инстанция, дающая мираж самоуправления каторги. Когда меня освободили, то из шестого отделения (Анзер) привели прямо в старостат без конвоя.
Возвращаюсь к прерванному рассказу. Первую неделю по приезду в Соловки меня на физическую работу не брали, видимо, как духовное лицо со второй категорией, но на поверку выводили. Эти поверки на сквозном коридоре продолжались часа по три, а под Успеньев день - 28 августа (н. ст.) - до двенадцати часов ночи. Сунуло меня проговориться кому-то, что меня на работы не берут. Кто-то куда-то донес и на следующее утро меня погнали собирать щепу на новой постройке. Беда, да и только! Работа пус-
- 81 -тая, легкая и главное, нелепая, никому не нужная. С устройством печей эти щепы все ушли на топку. Но нужно было гнуться, что мне было очень вредно. И так продолжалось несколько дней. В последний день обязательного физического труда я даже был назначен начальником партии. Мне в подчинение попалась «шпана», которая меня не слушала, и работа не была выполнена. Дело было в субботу - 6 августа, а 7-го я уже был назначен сторожем к той постройке, где в первый раз собирал щепы. Они уже были убраны.
Через день по приводе новой партии в лагере, особая комиссия опрашивает арестантов об их профессиях. Я назвал себя счетоводом, педагогом, научным работником, экономистом... «Ну, довольно - говорил председатель с улыбкой. Вы с высшим образованием?» «Да - отвечаю». Меня 9 августа сразу же и назначили счетоводом эксплуатационно-коммерческой части (ЭКЧУСЛОН). Заведующим в отделе бухгалтерии ЭКЧ был Борис Степанович Лиханский - с трехлетним сроком. Это был очень хороший начальник. Мне дали после проверки моих счетоводческих познаний вести товарную книгу с 900 счетов. Она была в четырех книгах. Счетоводчество этой дентальной книги было запутано старшим счетоводом Релик. Он скоро освободился, кажется, по чистой - прямо на волю, редкий случай. Вел он эту книгу вместе с Лидией Михайловной Васютиной (несчастливая особа, лет 30). При царском правительстве она попала в тюрьму на следующий день после свадьбы. Она была социал-революционерка. И большевики дали ей пять лет Соловков. Она после меня еще осталась в Соловках. На делопроизводстве сидела Ольга Ивановна Благова - аристократка. На молочном счетоводстве - Мария Александровна Баранова. У обеих мужей расстреляли. И обе в Соловках увлекались любовью. У Барановой потом была громкая по Соловкам история - даже с показательным большевистским судом. Забыл я уже фамилию того заключенного, который был у Лиханского помощником, как и трех счетоводов. Один из них был вывезен в Соловки на месяц раньше меня, он был старостой камеры № 90, где я жил, и относился ко мне очень хорошо. Другой - Садовский, с десятилетним сроком, был после заведующим торговой бухгалтерией. Он офицер, одного со мной этапа, мой приятель.
Со всеми отношения были отличные. Но с Васютиной работать я не смог. Счетоводства она не знала, счетами-
- 82 -косточками не владела, хотя была усерднее меня, но зато и путала много. Счетоводство я знал отлично и великолепно, безошибочно и быстро считал на косточках. Никак мы с ней не могли вывести остатки по каждому счету, как в товаре, так и в остатке его. Голова ломилась от изнурения, хотя подавали чай. Собственно, мы с ней вели счетоводство Розмага (Розничного магазина-универсала), в Соловках устроенного. Не сходились денежные графы книги с показаниями кассы. Не сходились товарные остатки с наличностью магазина. Чья вина? Васютина была с Роликом на этой книге раньше меня, и меня, как оказалось, взяли выправить эту книгу. Тщательно ознакомившись с делом, я заявил, что эту книгу выправить нельзя по запутанности и детальности записей, ее нужно бросить, произвести ревизию склада и магазина, записать наличность остатков в новые книги начинательного баланса и дальше вести их по ордерной системе правильно и своевременно. Это было ударом по Ролику, который никогда счетоводом не был и должен был скоро освободиться. Он боялся ревизии и мой план провалился, а я, не желая отвечать за чужие ошибки, отказался от счетоводства в ЭКЧ и переведен был помощником делопроизводителя в Главную бухгалтерию СЛОН. Кстати, Сорокин, заведующий складом универсала, за недостачу товара на шесть рублей и попал под суд, но при моей помощи, по моему докладу, и был оправдан. Ролика уже не было. Делопроизводитель Рык, помощником которого я был, должен был освободиться, и я бы занял его место, как и предполагалось: работа в делопроизводстве мне понравилась. Но этого не случилось, ибо заведующий-грузин не представил меня к утверждению, вследствие отсутствия о сем с моей стороны просьбы.
Я не знал, что должен сам следить за окончанием двухнедельного срока испытания и, если желаю, просить своевременно об утверждении. Две недели прошли, ходатайства не было и отдел труда снял меня с работы и я опять оказался сторожем, Об этом перемещении мне сообщили вечером в десять часов, когда я уже улегся спать в десятой роте. Отвечаю: «Я не просил перевода». На лице собеседника недоумение. Утром на поверке нарядчик официально меня оповестил о перемещении, добавив, что жить я буду по-прежнему в десятой роте, а подчинен буду командиру шестой сторожевой роты. Это для меня было ударом. Правда, работа сторожа вообще очень приятна - всегда на свежем воздухе, дела никакого, но наступала Соло-
- 83 -вецкая зима, а у меня теплой одежды не было. Уже - 29 сентября выпадал снег. Начинаются в это время морозы, ветры морские, грязь, сырость и проч. Положение становилось критическим. Из Петрограда я ждал своего полушубка, теплых брюк, валенок и чулок, все это и пришло, но полушубок был хорош для экваториальных холодов, а не для Соловецкой зимы. Пришедшая почтой одежда меня мало устраивала. Казенного полушубка сторожам не давали. Сторожевых будок почти не было, по крайней мере, там, где мне было поручено сторожить. Теплых дежурств мне не давали. Оружия, как духовное лицо, я не имел права носить. Мне было поручено охранять кузнецы, доки, склад железных инструментов и переднюю часть двухэтажного здания женского барака (до 400 женщин). С задней стороны женского барака дежурил с ружьем полковник Беспалов. У нас была только одна задача - не допускать поломки досок окружавшего барака забора, но мы могли безнаказанно пропускать незамеченными бегство заключенных женщин ночью на свидания к своим любовникам и через забор, и под ворота. В Соловках процветала свободная любовь и на своем сторожевом посту я нагляделся всяких видов - дежурил я у женбарака с 20 сентября по 20 ноября. То в три часа ночи возвращаются с какой-нибудь пирушки в лесу женщины, избитые, плачущие, растерзанные. То в это же время через часового, стоящего у главного входа в женский барак, комендант требует в комендатуру какую-нибудь Левину (помню и фамилию). То разыгрывались сцены ревности: слезы и истерики обманутой и избитой. То, быстро сбежав с высокого крыльца и стремглав промчавшись мимо часового, скрывается в ночной тьме ищущая утешения в горькой доле несчастная - ведь это же живые люди. Часовой должен и имеет право стрелять, но пока он выскочит из будки и возьмет на прицел, ее уже и след простыл. Часовой из вольных сторожит только главный выход и мы ему не подчинены, а стоим на равных правах. Да часовому и стрелять-то не хочется: все равно ведь к утру вернется. Ее, конечно, в барак без документа не пропустят, а документы она не станет показывать: лучше она сделает часовому глазки или заплачет и тот, махнув рукой, пропускает ее спать. Все это знало и начальство.
Положение мужчин было хуже, особенно тех, которые жили в Кремле. Возвращающийся с работы и не предъявляющий документа у ворот, препровождается в коменда-
- 84 -туру обязательно, а там дело иногда оканчивалось и карцером, да и вырваться из Кремля без пропуска было трудно. В октябре 1927 г. арестанты Соловецкого концлагеря гадали и соображали, до каких милостей доживут они в ноябре, по случаю 10-летия Октябрьского переворота. И мы с Беспаловым, махнув рукой на женский барак, и попивая чаек в кузнице, мечтали о том же. Как Питерский арестант, искушенный в политике, я не заблуждался, но Беспалов надеялся, и в 1928 г. получил осенью досрочную ссылку. Ключик охраняемой мною кузницы был уже у меня по доверию. Шла в Соловках обычная осенняя разгрузка. Новые этапы были невелики. Все сторожевые очереди перепутались и мы с Беспаловым постоянно дежурили от двенадцати часов ночи до восьми часов утра, когда наибольший холод и сильнее спать хочется. Очевидно нам больше, чем кому-нибудь другому, доверяли женскую часть.
Около 28 октября 1927 г. на дежурстве я видел сон, когда меня одолела тонкая дремота в пристройке к кузнице. Я видел явственно умершую мать на смертном одре. Она повернулась на правую сторону - я стоял у изголовья, но лица ее не видел. Около нее стояли братья и сестры. Матери подали икону. Она меня дважды благословила этой иконой, а при третьем благословении икона выпала у нее из рук и ее голова с телом приняла обычное положение умершей лицом вверх. Из этого явно пророческого сна я сделал вывод, что я, прожив два года в Соловках, на третий год умру там - ведь я был осужден на три года. Оказалось, что видение имело другой смысл: мать благословением указала мне, что на третьем году я буду изъят из Соловков. Свою маму я считаю святой женщиной и, плывя беглецом по реке Обь на пароходе, я просил именно ее горячих молитв об удаче побега. И дорогая мать осуществила любовь к родному сыну - мой побег удался. Пророчество матери сбылось, но в другом направлении, против моих толкований. Я ждал смерти на далеком севере, а Господь благословил жизнь на горячем юге. Слава Господу!
Прошло десятилетие Октябрьского переворота (1917- 1927 гг.), рухнули все надежды: амнистия вышла куцая, с классовым подходом. Да будут творцы ее прокляты. Дежурства становились все труднее. Тоже время от двенадцати часов ночи до восьми часов утра. Холод. Снег. Метель. Ветер. Всякая одежда оказывалась недостаточной. Надоело мне все это. А тут еще случился арест на пять суток «от-
- 85 -рицательной» роты, после чего дежурства в другом месте оказались еще труднее: никакой кузницы.
Десятого декабря 1927 года я явился к главному бухгалтеру ЭКЧ Павлу Яковлевичу Шулегину - он благоволил к духовным лицам. Теперь он отбыл три года Сибирской ссылки (1933 г.) и где он сейчас, не знаю. Было свободно место делопроизводителя-счетовода в лесничестве. Управление им помещалось в Варваринской часовне - в трех верстах от Кремля. Это было наиболее завидное учреждение в Соловках. Заведующим был Василий Антониевич Кириллин, ученый лесовод-десятилетник. В мое время в лесничестве работали князь Чегодаев И. Н., Шелепов В. И., Гудим-Левкович, Ганьковский, Ри-забейли Н. Н., Бурмин, С. П. Минеев, протоиерей Гриневич. В числе других участковыми лесниками были: архиепископ Иларион (Троицкий), умерший после двойного Соловецкого срока (3+3 гг.) в Петрограде от тифа, отравлен - досконально известно; епископ Антоний Панкеев - три года Сибири; епископ Василий (Зеленцов); протоиерей Трифильев (дважды в Соловках и три года Туркестана); Иуда-Гловацкий-Романенко тип крайне отрицательный. Большую дружбу с нами вел и епископ Алексий (Палицын) - из рыбного и зверопромышленного комитета.
В лесничестве, по приказу Шулегина, нужно было провести американскую систему счетоводства и я за это дело взялся. До меня счетоводство в лесничестве вел Лысцов самым упрощенным способом, но не по двойной бухгалтерии. Шулегин назначил меня, о чем дано было знать отделу труда, который и выдал мне рабочее сведение. Кириллин меня не принял, ибо представил своего кандидата из финансовой части и мне выдан был письменный отказ. Дело приняло резкий оборот. После бурного объяснения с Кириллиным - очень авторитетным человеком, Шулегин настоял на своем. По предварительному соглашению с главным бухгалтером из финансовой части прислали отказ в отпуске работника (азербайджанец-кавказец) для лесничества и я в нем утвердился на тринадцать месяцев. Дело я выполнил блестяще: «американку» завел по последней форме. Шулегин был доволен. Кириллин начал мстить. Не хотел давать усиленного денежного пайка - приказали из хозяйственной части включить меня в список на усиленный денежный паек. Об этом постарался Шулегин, заведовавший там этой частью. С квартирой де-
- 86 -ло обстояло хуже. Надо сказать, что служба в лесничестве была привилегированной: любые часы работы для живущих в часовне, две плиты для варки пищи, готовые дрова, отопление, освещение, комната на троих-четверых, никаких поверок, свобода хождения из Кремля и в церковь в любое время, никакого «вольного надзора», но налет его бывал, например, при общих обысках по всему лагерю. Работы в общем мало: без контроля. Лишь иногда работа была безумно спешной. В двадцать четыре часа вдруг требуют из ЭКЧ доклад с цифрами, которые нужно добыть из сырого материала. Заведующий пишет, я даю цифры и переписываю. Несем доклад в Кремль - оказывается, он уже не нужен и работа брошена.
Из тринадцатой роты карантина я был назначен в десятую роту, а оттуда в сторожевую шестую, оттуда опять в десятую, теперь она называлась первой, оттуда в пятую роту, а затем в четвертую. Кириллин не давал мне разрешения перебраться в лесничество на жительство. Всю зиму 1927-28 гг., весну и до 15 июня я ежедневно ходил на занятия в лесничество из Кремля, на что уходило не менее двух с половиной - трех часов. Тяжело было мне старику, но не хотелось уступать. Помню три дня (16-18 декабря 1927 г.) страшная метель занесла знаменитую дорогу на Реболду мимо часовни, около которой летом в былые времена проходили десятки тысяч паломников. Вышли мы с Ризабейли из Кремля, дошли до леса - сугробы и на поле, и в лесу выше человеческого роста, особенно там, где залив Глубокая губа подходит близко к дороге. Трудно были вынести это мучение. Приходилось ложиться параллельно сугробу и перекатываться через него. В лесу не было холодно, но было снежно и сыро - обойти сугробы нельзя. Падал от изнеможения. Проваливался в сугроб. Я имел право не являться на работу в эти дни, но опасался карцера: доказывай потом, что в лесу сугробы - никто проверять не пойдет. С установлением санного пути через эти сугробы, хождение на работу по морозцу было даже приятно. Лишь летом я попал на жительство в домик при часовне. Отношения наладились. Служба пошла хорошо. Заведующий успокоился, но не надолго. Однажды Шулегин говорит мне на докладе: «Ну что, доволен?» Я отвечаю: «Вполне доволен». «Да,- продолжает он, место стариковское». «Благодарю, Павел Яковлевич». Снова начались ссоры между заведующим с одной стороны,
- 87 -и Ганьковским и Шелеповым - с другой. Я принял сторону Кириллина. Борьба кончилась в нашу пользу. Милнева послали лесником-инструктором в Анзер, а его предшественника взяли в часовню. Ганьковского сослали на Кондостров, это место вроде Соловецкой ссылки нежелательного элемента. Шепелев был удален на командировку «Сосновая» - в лес: работы почти там нет, но скука ужасная. У него завелась Лиза - ей он отдал свою шубу, деньги, пайки за «особые» услуги, о которых сначала Кириллин не знал, ибо сам же просил меня укрепить ее при лесничестве постоянной прачкой, чего мне однако достичь не удалось. Дело стало гласно и мы прачку убрали. Шелепов безумствовал - послал ей чернику на торфоразработки за восемь верст от «Сосновой» - туда ссылались все проститутки. А какие милые письма писала Шелепову жена - она же ему и шубу прислала. А Вася подарил эту шубу Лизе. За это правильно рассердился Кириллин. Он по доброте Лизу освободил и вернул Шелепова в часовню.
И снова загорелась борьба, против меня пошел протоиерей Гриневич. Мне все эти ссоры уже надоели. И я заявил новому бухгалтеру ЭКЧ, что в лесничестве больше работать не стану. По распоряжению Кириллина мне пришлось работать в октябре 1927 г.- январе 1928 г. в домике, у темного окна, при плохой лампе - это и было основной причиной моего отказа от работы. Зрение мое стало портиться, о чем я и заявил А. Васильеву, новому главному бухгалтеру - Шулепина уже не было.
В середине января 1928 г. из двух должностей, мне предложенных, счетоводство в Соловецкой фотографии и в хозчасти шестого отделения (о. Анзер) - пришлось избрать шестое отделение. Не хотел я никуда ехать, но Васильев упросил. В Анзере скверно тем, что никаких лагерных новостей не узнаешь, в Кремль не пустят, почта приходит поздно и при том часто пропадает, хотя там от главного Управления далеко и порядки мягче. 12 февраля 1929 г. меня с вещами переправили на Реболду, а 18 января я начал уже счетоводную работу в хозчасти шестого отделения. В Реболде мне пришлось пробыть шесть дней у заведующего дендрологическим питомником (громкое название!) В. Н. Дехтярева, очень образованного человека, бывавшего даже и в Америке. Он десятилетник. С 18 января 1929 г. замерз лед в проливе между Большим Соловецким островом и о. Анзер и стала возможна переправа
- 88 -пешком . Почему же пришлось прожить в Реболде шесть дней. Нужно помнить, что за два года пребывания в Соловках теплая одежда моя совсем износилась. Я должен был переправляться из Реболды по сей стороне пролива в Кеньгу на той стороне пролива на следующее утро по прибытии на Реболду. Так мне и объявила вольная местная охрана. Переправляют на лодке особые «поморы» из арестантов. Весной, осенью и зимой работа их и опасна, и тяжела - им и «особые» пайки. На завтра я уже вышел с вещами на мол. Оказалось, что по особому распоряжению ночью из Кремля прибыла ревизионная комиссия человек пять-шесть во главе с инженером Кутовым (10 лет каторги). С ними масса больничного для Анзера груза - одеяла, белье, лекарства и пр. Снарядили две лодки. И комиссия тронулась в одиннадцать часов утра на тот берег. Меня не взяли. Да я и не настаивал. Ходко пошли лодки. Весело гребли «пбморы» - это все люди с особо лошадиной категорией. День был серый, мрачный. Тучи нависли. Солнца не было. Вдруг поднялась буря. Пролив длинный. К счастью, ветер был с запада на восток и морской лед по проливу погнало от Реболды вправо. Я ушел домой к Дехтяреву, забрав и вещи. Обычно переправа совершается часа полтора-два. Но тут получилось несчастье. Лодки стало затирать в «сам» - глыбы морского льда. Стало чрезвычайно холодно, ведь январь. Обычных «грелок» - ламп не взяли, как не взяли опознавательного шеста с флагом: не ожидали беды. Лодки затерло - ими уже нельзя было управлять. С быстро наступившей темнотой потерялась у правивших определение местности. Трудно представить себе скверную с тучами темноту. Люди мерзли. Лодки стали в «сам», но лед, конечно, двигался. С четырех часов дня до восьми часов утра ничего не было видно. Гребцы не знали, где они находятся. Пищи, конечно, не взяли. Лодку с грузом бросили и она потом не была найдена - груз пропал, потонул. Старшему по охране досталось за то, что он не поставил на оставленной лодке шеста с флагом, по которому можно было ее издали найти. Старшего отдали под суд. Результата этого суда не знаю. Натерпелись, намучились путники в лодке за ночь. Страдания же были ужасны: без пищи, без воды, без тепла. На ветре и морозе. На Кеньге, ожидая комиссию, разложили костры и жгли
- 89 -их целую ночь. Звонили в колокол. Но густой туман и ветер разбивали все надежды.
Около десяти часов утра 14-го января сижу уДехтяре-ва, пью чай и благословляю Бога, избавившего меня от смерти по молитвам моей родной матери. По утру является к нам «помор» и рассказывает о беде. Он понимал, что нужно было или замерзнуть, или рискнуть идти по «саму», ощупывая твердость льда палкой. Ему удалось добраться до берега. Мы его, конечно, обогрели и накормили. Через два-три часа постепенно, под руководством поморов, явились на Реболду все путники. Послана была телефонограмма в Кремль. Выслали чистого спирта для согревания, но в очень малом количестве. Конечно, посему приличному случаю спирту в расход было выписано втрое больше, но по дороге он испарился: там это бывает. Дело обошлось, к счастью, без человеческих жертв, но груз пропал. Когда начальник ЭПО (раньше ЭКЧ) Федор Константинович Доримедонтов разговаривал по телефону с начальником охраны на Реболде, он поставил вопрос: спасли ли груз? Ему ответили, что прежде всего надобно спасать людей и на это ушла вся энергия. Доримедонтов возразил: наплевать на людей, надо было спасать груз, прежде всего: он стоит больших денег 2000 р. Вы за это ответите. Это заявление Доримедонтова подлинный факт, мною проверенный, а не выдумка моей мести. В этом заявлении Доримедонтова сказалась вся Соловецкая атмосфера, весь тамошний удушающий быт. Доримедонтов (десятилетник) - корабельный инженер, высший специалист корабельного дела. Заведующий лесничеством Кириллин отзывался о нем очень сочувственно. Он у нас в Варваринской часовне очень часто бывал по должности, и я, как делопроизводитель, хорошо был с ним знаком, и он меня хорошо знал, как составителя всех докладов по лесному делу в ЭПО. Однажды летом 1928 г. я сопровождал его с женой, приехавшей к нему на побывку, в Филимоново к преосвященному Илариону (Троицкому) - леснику, где мы пили чай у гостеприимного владыки; после пришел и Кириллин для деловой беседы. Теперь этот Доримедонтов освобожден (1929г.) и оставлен в Кеми для работы в ЭПО на 500 руб. в месяц.
В своей плохой одежде я не перенес бы мороза, сырости и ветра, если бы поехал с Кутовым. И он меня не пригласил, а я не настаивал. В Соловках рассуждают: за работой не гонись, отдыхай, где можешь, ведь срок каторги
- 90 -идет без остановки. Не торопился и я в хозчасть шестого отделения, а жил уДехтярева, да меня и не торопили. Лишь 13-го вместе с вновь назначенным доктором Голгофской в Анзере больницы, азербайджанцем Тирбейли нас переправили через залив пешком. В Кеми дали доктору лошадь, а он взял меня с собой. Я водворился счетоводом в хозчасти шестого отделения. Уже начался в Соловках голодный период. С марта 1929 г. канцеляристам давали только 3/4 фунта хлеба и мое внедрение в хозчасть было для меня кладом - был сыт. И квартира была суха, тепла, просторна и народ хороший - свои сотрудники о. Михаил Богданов, о. Михаил Ильинский, И. П. Зотов - офицер, И. М. Михайлов - учитель. Зотова расстреливали, но он, следя за счетом - раз, два, три - быстро упал и пуля прошла мимо. Его бросили в могилу с другими, но он выбрался и скрылся. Начальником хозчасти после Титова, попавшего с этой должности на Секирку, был назначен Лимант-Иванов (офицер - богатырь по здоровью, десятилетник, кажется, скончавшийся на Голгофе от тифа). Я его не видел, как не видал и начальника шестого отделения Вейсмана, он тоже захворал от тифа, но Тирбойли его вылечил. Начальником хозчасти был сначала временно чекист Николай Михайлович Соколов, делопроизводитель административной части шестого отделения, а потом Александр Михайлович Соловьев, переведенный сюда из помощника начальника хозчасти первого отделения. Это было время, когда снимали всех белых офицеров в Соловках с канцелярских должностей и направляли их на черные общие работы - Соловьев и укрылся в шестом отделении.
Дел было масса. Все счетоводы, боясь судьбы Титова и его сотрудников, старались уйти из хозяйственной части, чего я не знал, когда меня назначали. Однако Васильевым, главным бухгалтером, Соловьев, Матвеев и я были посланы именно навести порядок, мне об этом было указано, но я не придал значение. Соловьев не специалист, а офицер, в счетоводстве пошел по неверному пути и я, крайне переобремененный работой, не мог выполнить его плана, в общем нелепого. Произошло столкновение и 22 марта меня сняли с работы. Я очутился на Кирилловой зоне (северный конец Анзера) среди «шпаны», на «мертвом» пайке, да еще натурой, за которой приходилось ходить за две-три версты, да еще при наступавшем голоде. Целыми днями я лежал на нарах, постепенно худея и слабея от ис-
- 91 -тощения. Готовить почти нельзя было. «Шпаны» помещалось до 50 человек. Кроме нее был я и аферист Варман, советский уже практик. Прибыв в Соловки этот Варман объявил себя врачом-хирургом и его взяли в санитарную часть, дали очень хороший паек и комнату, но, конечно, его скоро разоблачили и он еле отвертелся от «Секирки», а, впрочем, не помню - быть может, он там и был. Продукты пока у меня были и он очень подбирался к ним. Произошла ссора и знакомство кончилось, хотя на нарах лежали рядом. «Шпана» пробовала обокрасть меня. Одного поймал - избил. И все-таки украли чудные теплые носки, присланные мне из Петрограда, а в двенадцатой роте украли на полтора рубля марок. Лишь поздней Соловецкой весной изредка я гулял на «берегу пустынных волн». Коротали мы дни вместе с Дмитрием Григорьевичем Янчевским, работавшим в культурно-просветительском отделе (громкое название) лектором. Это бывший сотрудник «Нового времени», десятилетник. Чудный человек. Очень образованный. Языковед. Он жил на Голгофе. Уволив меня, Соловьев полагал, что песенка моя была спета, но за меня уже хлопотали. И мне был обещан обратный перевод в первое отделение.
Из Кирилловой зоны всех нас убрали, кого куда, а меня 30 мая 1929 г. поместили в часовню под Голгофой, почти внизу у дороги около кладбища. Тут уже совсем меня одолели вши и грязь. Голгофская баня никуда не годилась, а в Ан-зер ходить было далеко, да и не пустили бы, хотя там баня сравнительно сносная. Здесь же надо было давать взятки, дабы позволили хорошо помыться. Очень было тяжело. Без бани я не мог быть и страдал ужасно. Переброска заключенных в Соловках самое обычное дело. Меня поместили с самой отчаянной «шпаной». Проигрывали вперед скудную пищу и хлеб за целый месяц. И вот выигравший ежедневно забирал у проигравшего порцию хлеба и щи. Но когда тот уже был при смерти от голода, выигравший подкармливал свою жертву, иначе с ее смертью прекратился бы паек и пропал бы весь выигрыш. Постоянные кражи и ничего не найдешь . Тут вдруг все перевернулось. Меня неожиданно вызывают к Мищенко (или Нищенко), бывший чекист, десятилетник, но теперь вольный следователь шестого отделения и помещают в первой роте впредь до допроса. В чем дело?
- 92 -Перехожу к трагическим подробностям Соловецкой каторги, которые составляют ее ужас. Самая опасная вещь в Соловках - это заболевание. Доктора - подневольные арестанты, нужных и ценных лекарств почти нет. Вши, клопы, при всей на вид героической, а по существу смехотворной борьбы с ними, заедают заключенных. При скученности, при отсутствии хороших бань для «шпаны» (их в Соловецком лагере до 90%), при краткости времени для мытья, при ужасающем просторе для заразных болезней:
сифилиса, тифа и т. д. При неуловимости и бесконтрольности половых сношений сифилис распространяется быстро. Но тиф - это настоящий бич Соловков при наличии привходящих подробностей. Сначала о тифе. В мое время (1927-1929 гг.) тиф свирепствовал дважды. Он ежегоден, пожалуй. Слышал я, что на Кондострове - ссылка в ссылке, как «секирка» - тюрьма в каторге, в одну зиму из семисот человек после тифа осталось в живых не более 200 человек. На Кондостров пароходы делали в лето три рейса, а зимой, весной и осенью он изолирован. Работая в хозчасти шестого отделения (Анзер), я знал отрицательные данные о количестве жертв больничных беспорядков и преступлений на Голгофе. Мы ведали учетом и распределением пайков и продуктов по всему шестому отделению, посему нам утром ежедневно к десяти часам давали с Голгофы сведения о числе умерших. По официальным данным из тысячи человек шестого отделения с октября по май погибло в зиму 1928-29 г. от тифа до 500 человек. Развился целый промысел, из которого создалось дикое, громкое и жуткое дело. Меня убрали из Соловков и я точно не знаю, чем оно окончилось. Вероятно, главных виновников - Борисова, коменданта, и Шмидта, командира второй роты Голгофы,- расстреляли, потому что дело раскрылось. Этим негодяям-извергам (оба десятилетники) мало было наживы после умерших от тифа посредством кражи и распродажи их имущества и денежных квитанций. Они умышленно, посредством тайных ядовитых уколов отправляли на тот свет тифозных и именно тех, от которых можно было поживиться. У тифозных брали квитанции, больные давали доверенность Борисову и Шмидту на покупку в кооперативе продуктов, так этот порядок был установлен приказом начальника шестого отделения. Мало того, что обвешивали, мало того, что крали из пакетов, так еще часто совсем не возвращали квитанций, получая по подложным доверенностям, которые
- 93 -сами же и заверяли. В Соловках на присланные с воли деньги выдаются счетной частью денежные квитанции. После смерти заключенных деньги их родным не возвращаются даже по требованию их, а остаются в пользу большевиков. И наличных денег у заключенных почти не бывает.
В Соловках на десять лет был заключен Петр (Зверев), архиепископ Воронежский и Задонский. Я с ним знаком был еще по Москве, где я был архимандритом, синодальным ризничим, а он - иеромонахом-настоятелем Московского епархиального дома (1904-1905 гг.) В Соловках он мне помогал очень. Когда освободили из Соловков Прокопия (Титова) , архиепископа Херсонского и Одесского, на его место счетоводом в каптерку первого отделения (Кремль) и главой Соловецкого православного духовенства Соловецким епископатом был избран, после отказа архиепископа Илариона, преосвященный Петр. В дни его жительства в каптерке и счетоводства в ней, я часто там ужинал и даже обедал, ибо мне не нужно было ходить на вечерние занятия в лесничество и вечер у меня был свободен. А от поверки посредством фиктивной записи можно было освободиться. Так мы под председательством преосвященного Илариона, бывшего ректора Московской духовной академии, справляли праздник Покрова Пресвятой Богородицы - академический праздник. Это было в 1927 и 1928 гг. Речи, яства, чай - уютно, назидательно и сытно.
Преосвященный Петр, поступив в каптерку, повел дело широко: приемы заключенных, беседы, ужины. Конечно, все это было в очень малых размерах: прежде всего, помещение было небольшое, а охотников чай пить было много. Счетоводом он был плохим, да некогда было и работать. Хотели мы взаимно помогать друг другу, но другие сотрудники (епископ Григорий (Козлов) и протоиерей Поспелов) воспротивились. Диакон Лелюхин (десятилетний, земляк) донес о собраниях и разговорах, хотя в них ничего с большевистской точки зрения худого не было. Владыку Петра перевели в пятую роту, туда же в одну камеру посадили и епископа Григория - его врага. Лелюхин выкинул на панель вещи владыки Петра - это был неслыханный в Соловках скандал. Вся верующая масса заволновалась. Владыки стали на сторону архиепископа Петра и епископ Григорий остался в одиночестве. Протоиерей Поспелов приходил земным поклоном просить прощения у владыки Петра. Прощения не было дано. Владыка Петр был отправлен в шестое отделение на коман-
Архиепископ Прокопий (Титов) (1877-?) - окончил Казанскую духовную академию (1901), пострижен в монашество, в 1909 г.- помощник начальника училища пастырства в Житомире в сане архимандрита, 30 авг. 1914 г. хиротонисан во епископа Елисаветградского, викария Херсонской епархии. Находился в заключении в Соловецком лагере с 1923 г.
Епископ Григорий (Козлов) - в ноябре 1926 г. арестован после подписания акта об избрании Патриархом митр. Кирилла (Смирнова).
- 94 -дировку «Троицкая» - она была штрафной. Он вызвал меня из лесничества и мы с протоиереем Гриневичем провожали его почти до Филимонова, где жил лесник-архиепископ Иларион. Вернулись мы с Гриневичем в крайне подавленном настроении.
Надо сказать, что протоиерей Гриневич был заведующим каптерки и епископ Григорий особым доносом его оттуда выбросил. Преосвященный Петр по этому поводу давно еще мне жаловался на епископа Григория, на его неуживчивый характер. По моему докладу Кириллин из каптерки взял протоиерея Гриневича в лесничество как специалиста по лесокультурным новонасаждениям. Тяжелое это воспоминание. Человеческие слабости действующих лиц проявились во всей силе. Горько было.
Очутившись в шестом отделении, я скоро узнал о болезни владыки, он подарил мне две денежных квитанции, должно быть, рублей на пятнадцать. За ним ухаживала послушница Ш. К. Архиепископу Петру был воспрещен выход из командировки. Ш. К. получала за него посылки, по денежным квитанциям получала продукты из кооператива, равно как и пайки из каптерки шестого отделения, готовила ему кушанье, мыла белье и т. д. «Деловод» административной части Соколов все это разрешал. Приходилось с ним делиться и протестовать нельзя было. Мы знали, что он крадет посылки у владыки, но помешать не могли. С моим приездом в шестое отделение Ш. К. подружилась со мной. Да и нужно было ею руководить, ибо ей был запрещен доступ на «Троицкую» - все шло через Соколова. На «Троицкую» архиепископа Петра привезли около 4-5 октября 1928 г., а больного на Голгофу в больницу отправили около 5-7 января 1929 г. Ш. К. едва успела проводить его, укрыть ему ноги и даже меня не вызвала, хотя я и был в хозяйственной части в двух шагах. Конвой спешил: было холодно, январь! Так я и не увидел его до самой кончины.
Доктор посвятил уходу за ним все силы, знания и лекарства, держал меня в курсе болезни, обязательно заходя в хозяйственную часть. В Анзер доктор приезжал к тифозному начальнику шестого отделения Вейсману, который лечился дома. Велика была радость наша, когда доктор сказал Ш. К., что кризис миновал, а она тот час прибежала ко мне. Тоже и мне доктор сказал. Владыка стал
- 95 -выздоравливать и доктор ослабил уход. Вдруг 7 февраля 1929 г. телефоном Богданов узнает, что владыка скончался - его нашли мертвым. Мы не поверили и проверили. Около него был наш доверенный человек, всю переписку мы быстро изъяли, квитанции взяли и вещи разошлись по верным рукам. Правду сказать, мы их потом все и не собрали, а часть пропала. Те, кто его убили отравой, ошиблись: воспользоваться ничем не пришлось. А что он был убит - несомненно. Только каким способом - осталось тайной. Своих доверенных винить не можем. Все квитанции были на учете, равно как и все вещи. Вот тут-то и загорелась борьба.
Уже о преступлениях Шмидта-Борисова говорили. Видимо Мищенко и Соколов многое знали. Вышел приказ: немедленно описывать вещи умерших и сдавать их имущество и квитанции в хозяйственную часть. Вдруг 18 февраля начальник охраны прибегает к Ш. К. и требует выдать квитанцию на 15 рублей (номер был известен), принадлежащую покойному архиепископу Петру Звереву. Она указала на меня. Он пришел в хозяйственную часть и обратился ко мне. Я шел наверх из канцелярии и наверху ему отдал квитанцию на 15 рублей под расписку, что квитанция возвращена и доверенности по ней не сделано. На меня донес Богданов, ухаживавший за Ш. К. От него мы не скрывали и чуть не ошиблись. Зюзин - делопроизводитель следственного стола, бывший командир первой роты, учинил мне допрос, из которого ничего не вышло, потому что Ш. К., допрошенная раньше, сообщила мне подробности своего допроса. У меня была вязаная камилавка владыки, его туфли, сапоги, пояс, подрясник, пара белья и пр. Обыска у нас сделано не было. Мы были с архиепископом Петром одинакового роста.
В апреле Мищенко снова вызвал меня с вещами из Ки-рилловой зоны к себе в Анзер. Я понял причину. Только что я явился в Анзер, как Ш. К. предупредила, что ищут якобы золотой крест и драгоценную панагию покойного владыки. Их у него и быть не могло, ибо по тюрьмам бывают самые тщательные обыски, причем отбирает все ценное из опасения возможных краж. Панагия перламутровая у владыки была, но ей красная цена 3-5 рублей, а не семьсот рублей, как по слухам ценил Мищенко. Через два дня Зюзин меня обыскал, ничего не нашел: и камилавку, и туфли, и сапоги я сдал в надежные руки давно, а пояс и подрясник мне были подарены архиепископом Петром
- 96 -еще давно - в лесничестве. И разговор мой с Зюзиным вышел резкий и бурный. Своим спокойствием я его разозлил до крайности, ибо обыск не дал ему доказательств. А я заявил, что ему нужно вести розыски в другом направлении и если он с Мищенко этого не сделает, этого добьются иным путем. Я потребовал обыска моих вещей, хранившихся в каптерке. Зюзин обыск отложил. На замедление я жаловался Мищенко, начальнику шестого отделения Сотникову - и все напрасно. Меня не обыскивали, а считали под следствием. Наконец, запрятали меня из часовни на «Каперскую» - штрафная командировка без права выхода даже на Голгофу за книгами. Попробовали было раз меня заставить выполнять тяжелые работы - я отказался. Посадили в карцер, но через полчаса выпустили. Из «Каперской» в ночь с 5 на 6 июля меня взяли без конвоя в первое отделение (Кремль), где поместили в двенадцатую роту, откуда и вывезли в ссылку. При отправлении в первое отделение в Анзер снова обыскали все мои вещи, но, конечно, ничего худого не нашли. Это был обыск, обычный для всех увозимых из Анзера и производился слегка моим сотрудником из хозяйственной части, Пет-рашкевичем (коммунист, как говорили).
Теперь о лесозаготовках, о наказаниях провинившейся там «шпаны», о «Секирке». В мое время (1927-1929 гг.) лесозаготовки производились во втором и четвертом отделениях Соловков под управлением Селецкого, при фиктивном контроле помощника лесничего Николая Николаевича Бурмина, человека очень покладистого. Районным лесником там был Гловацкий-Романенко, прохвост из прохвостов, бывший коммунист, иногда живший в девятой роте, что его и выдавало.
На Большом Соловецком острове работы в лесу производились суровыми, прямо бесчеловечными приемами. Правда, пища «лесорубам» была хорошая и сытная, но не хватало уже сил съесть ее после невыносимого, тяжелого десятичасового труда. Люди валились с ног. Уроки (задания) были большие, почти невыполнимые. Десятники обращения скверного. Лесорубы умышленно рубили себе руки и ноги. Болеть не разрешалось. Невыход на работу наказывался карцером. Людей ставили на пень на одной ноге, падающего били прикладами и палками. И у Селецкого хватало еще смелости и нахальства весной по окончании лесорубочистки приводить толпы лесорубов военным строем в Кремль, со знаменами, говорить им речи,
- 97 -показывать им театр, и тем же маршем в ту же ночь вести их обратно в опостылевшие бараки второго и четвертого отделений. На работу поднимали в четыре часа утра, а ложились спать около одиннадцати часов вечера. Ставили на комаров, на мороз, раздевая догола. Били палками по животу - точно проверенный факт. На одной командировке (вследствие массового невыполнения урока) четыреста человек зимой в одном белье вывели на мороз и велели лечь на снег. Многие замерзли. Многие отморозили себе руки, ноги. Одного из них (Якубовского - шестое отделение) я сам видел в часовне - он мне все рассказал, называя фамилии зверей-начальников. Фамилии мной забыты, но факт верен, потому что дело дошло до Москвы, было разобрано и двух виновных в зверстве расстреляли. Причина расстрела, конечно, в том, что виновные без нужды искалечили даровую рабочую силу.
Соловки - место уничтожения неугодных большевикам элементов России. Уничтожить их, по плану большевиков, нужно лишь после использования всех физических сил каторжанина. В часовне шестого отделения, например, почти не кормят, даже «мертвый» паек не выдается полностью, ибо инвалиды неспособны к работе. Я отбывал в Соловках каторжные работы при начальнике управления лагерем Эйхмансе. Это был еще хороший человек. Его предшественником и преемником был Ногтев - сущий зверь. При нем меня «разгрузили», к счастью. Верный мне человек после моего отбытия из Соловков писал мне в ссылку: «О прошлом и помину нет». Я отлично понял весь жуткий смысл этих слов. Ему, бедному, еще оставалось сидеть в Соловках три года. Значит и духовенству в Соловках при Ногтеве опять стало так же тяжело, как было до Эйхманса, когда одному епископу, например, пришлось однажды работать тридцать два часа без перерыва, что было нередким наказанием. Об этом святитель сам мне лично говорил.
Секирная гора находится от Кремля в восьми верстах. На Секирке отбывают наказание арестанты, совершившие в Соловках преступления, преимущественно уголовные, часто мнимое - по крайней мере, эта оговорка справедлива относительно интеллигенции. На Секирку не посылают по административному приказу, а только после следствия по закрытому суду. Взятками можно облегчить горечь Секирки. Взятки берет командир Секир-
- 98 -ки. В первое время посаженных в Секирскую тюрьму на работы не посылают. Кормят совсем худо - гнилью и в малом количестве. На Секирке два отделения: верхнее и нижнее. Днем вверху сидят на жердочках, вплотную друг к другу. Ни повернуться, ни размять отекающие ноги. Обреченные должны быстро умыться, пообедать, оправиться и опять на жердочку. Жердь толщиной в четверть аршина в диаметре. Сидит виноватый (?) почти на весу и от тяжести тела артерии и вены зажимаются, перехватываются и циркуляция крови очень замедляется. Ни шуток, ни смеха, ни разговору, ни курения. После вечерней поверки их укладывают спать на голом каменном полу, без одеяла, без покрышки; плотно, на один бок до самого утра. В особо сильные холода позволяют покрываться, а когда в Соловках бывает тепло? Некоторым приходилось эту пытку выносить по четыре зимних месяца. «Жердочка» зимой прямо не переносима, ибо крыша их с дырами, а окна разбиты. Три четверти арестантов оттуда выходят вечными калеками. Им уже не возвратить себе здоровья. После, исправившихся (?) с верхнего этажа переводят в нижний и тогда доверяют работу на свежем воздухе, но самую тяжелую и самую грязную при грубейшем обращении. Титов, помощник начальника шестого отделения по хозяйственной части, попал в летнюю Секирку на один месяц. Он мне и передавал подробности. От нее духовенство тоже не было застраховано, но в мое время духовенство на «жердочку» не садили. Об этом я не слышал.
В мое время было два случая, когда духовных лиц (двух священников) держали на Секирке. Одного держали за то, что сдал одним кожаным прибором больше, чем было показано в отчете, а другого посадили за обнаруженную у него переписку, отправлявшуюся бесцензурным порядком. Сколько каждый их них сидел на Секирке, не помню, наверно, не больше трех месяцев.
В мое время в Соловках жили шестьдесят вольных соловецких монахов из братии уничтоженного Соловецкого ставропигиального монастыря. Остались главным образом, старики, у которых в миру не было уже родных, к которым они могли бы поехать на жительство. УСЛОН отвел им кладбищенскую церковь св. Онуфрия Великого для богослужения. Туда ходили молиться заключенные - духовные и миряне. Теперь закрыта и эта последняя церковь в Соловках, что вытекает из полученного мною письма от-
- 99 -туда. Полагаю, что монахи теперь содержатся на средства заключенных епископов, но не представляю, откуда и каким порядком они могут доставать продукты. В мое время работали еще кооперативы, отпуская каждому (до 1929 г.) сколько бы он ни захотел - лишь бы были деньги. В 1929 г., с марта, соловецкие узники посажены были на пайки, величина которых определяется тяжестью выполняемой заключенным работы. Некоторые из вольных монахов приняты были на работу в УСЛОН плотниками, столярами, слесарями и т. д. Подлость Управления СЛОН заключалась в том, что им давали ничтожную плату не по тарифной сетке. Отговаривались тем, что монахи не принимаются в союз и, следовательно, тарифная сетка к ним не приложима.
В кладбищенской церкви богослужение совершалось по Уставу ежедневно. В мое время пел хор заключенных и иногда в праздники настолько хорошо, что многие рыдали, я сам плакал навзрыд. Монашеское пение соловецкого напева очень грубое, особенно в исполнении иеромонаха Мартина, которому «подмартынивать» (любимое выражение владыки Илариона, обычно певшего с монахами на правом клиросе) было очень тяжело в виду своеобразия соловецкого напева. В 1927 г. регентом был преосвященный Амвросий Полянский , а за его ссылкой в Сибирь на три года, его заместил Дехтярев, работник отдела труда, а потом наш лесник. Он управлял хором в Пасху 1928 г., когда мы служили в Знаменской церкви Кремля, только в этот день, имея во главе епископа Гомельского Тихона . Обычно в этой церкви помещалась одиннадцатая «отрицательная рота», впоследствии превращенная в карцер.
В Соловках законы и порядки меняются чуть ли не ежемесячно. За два года в Соловках я служил 13-14 сентября 1927г., 1 октября 1927г., 26 декабря 1927г., Крестопоклонную неделю 1928г., Страсти Господни 1928г., св. Пасху тогда же, 2-3 воскресения. Мало? В Соловках одних священников во втором отделении до 112 человек было в одно время. Литургию служили в праздники обычно 3-7 епископов. В Анзере (шестое отделение) я уже не служил - там все церкви закрыты. В 1927 г. все заключенные, не «шпана», свободно ходили в церковь, правда, по особым спискам, но они не контролировались. Требовалось при выходе из Кремля только «рабочее сведение», своего рода паспорт. Потом списки стали урезываться.
Епископ Амросий (Полянский (1878-1927) - окончил Казанскую духовную академию (1903), назначен преподавателем, а затем (1906) ректором Киевской духовной семинарии. 22 окт. 1918 г. хиротонисан во епископа Винницкого. В 1922 г.- на Каменец-Подольской кафедре. Стойкий борец с «обновленческим» расколом: Сослан в Соловки на три года в 1925 г.
Епископ Тихон (Шарапов) (1886-1937) - 1915-1918 -служил в русской армии в качестве полкового священника, в 1925 г.- хиротонисан во епископа Гомельского, викария Могилевской епархии. В 1925 г. арестован и сослан в Соловки. 1934 г.- епископ Череповецкий, но не смог принять назначения и проживал в Самарканде. Летом 1936 г. назначен еп. Алма-Атинским, но в управление епархией смог вступить только в январе 1937 г. 3 окт. 1937 г. арестован и расстрелян. 1937 г. арестован и расстрелян.
- 100 -Потом в списках можно было писать только духовных лиц, а мирян вычеркивали и хор почти распался. Потом в церковь (Великий Пост 1928 г.) стали водить только парами, под конвоем с особым счетом, как институток. В Пасху 1928 г. из Кремля желающих помолиться выпустили после большого скандала, устроенного перед старостатом. Потом духовенству запретили служить и разрешили только молиться. Потом стало еще хуже, но я уже жил в Анзере.
В январе 1929 г. пробовали в Кремле ввести стрижку духовенства и потребовали от него хождения в гражданской одежде. В Анзере трех духовных и меня, конечно, остригли, а воспротивившегося стрижке иеромонаха Пафнутия остригли насильно, предварительно связав ремнями и избив.
Вольные монахи - особенно иеромонах Серафим, ризничий, большевизировавшийся,- очень грубо обращались с архиереями, а про нас и говорить нечего. Иногда у владыки Прокопия дело доходило до столкновений с наместником обители, (забыл я его имя). Настоятель же обители, живший где-то в Архангельской губернии, был убит, вероятно, по приказу большевиков.
Соловецкий епископат держал себя очень гордо с заключенным духовенством, на что мне весьма часто жаловались, как лицу авторитетному и нареченному в епископа, близко с епископатом знакомому. Я подтверждаю правдивость этих сетований. И в Соловках святители, как и здесь за границей, хотели знать себя владыками. Со мной были вежливы, но для обсуждения общецерковных дел я не был приглашаем. Голос соловецких узников-епископов в мое время был далеко слышен за пределами Соловков. Лишь по внушению Соловецких епископов декларация митрополита Сергия от 29-УП-1927 г. была сравнительно мягко принята православным церковным обществом. Да и соловецкими святителями митрополиту Сергию были поставлены четыре пункта, ограничивавших его уступчивость большевикам. Знаю, что Соловецкий первенствовавший владыка Петр оказывал мало сочувствия затее митрополита Сергия (Страгородского). Обстоятельства показали правильность взглядов святителя Петра на декларацию митрополита Сергия. Ее особенно защищал святитель Иларион (Троицкий), ныне покойный.
- 101 -Сила и метод стеснений соловецких властей по отношению к православной церкви в Соловках, как и вообще в России, видны будут из моего рассказа о погребении архиепископа Петра (Зверева). О его смерти мы узнали около десяти-одиннадцати часов утра 7 февраля 1929 г. К Сотникову, начальнику шестого отделения, отправился священник Богданов, хорошо с ним знакомый, просить разрешения устроить торжественные похороны почившему, с поставлением на его могиле креста. Из Кремля прислали мантию, омофор, крест и пр. В строительном подотделе мы заказали гроб и надмогильный крест. Погребение было назначено на воскресенье - 10 февраля 1929 г. Разрешение на похороны получили: я и два иерея - Ильинский и Богданов, миряне - Зотов и Ш. К. Не разрешено было громкое отпевание и в облачении. Не разрешалось быть и желающим помолиться. Пения не было дозволено. Мы принуждены были удовлетвориться малыми возможностями. Вдруг от своих верных по Голгофской больнице узнаем, что уже приказано тело усопшего владыки бросить без отпевания в общую могилу со «шпаною», уже доверху наполненную. Мы возмущены были двуличностью Сотникова. Вечером Богданов побежал к нему в квартиру. Произошло резкое объяснение. Сотников не уступил. Пошел я. Там - у начальника - сидел Соловьев и стоял заведующий отделом труда шестого отделения наш верный Раковский (за участие в отпевании он был смещен на другую работу). Сотников заявил, что общая могила по его распоряжению уже закрыта и завалена землей и снегом, и он не даст разрешения на изъятие из общей могилы тела архиепископа Петра. Я ушел. Ночью по телефону узнаем, что Сотников соврал или его распоряжение о закрытии общей могилы не было своевременно исполнено. Отпевание совершили заочно утром в канцелярии хозяйственной части и повезли гроб с крестом на Голгофу. Действительно, могила общая не была закрыта и уже почти готова была особая могила для погребения архиепископа Петра. Его священные останки лежали в длинной рубахе у края общей могилы. Изъять его оттуда было удобно, что мы и сделали. Плюнув на все запретительные меры начальства, торжественно облачили владыку в монашескую мантию и клобук, одели омофор, пояс, дали в руки крест, четки, Евангелие и громко совершили отпевание. Собралось до 20 человек (и Янчевский), произнесли речи, опустили священные останки в могилу,
- 102 -водрузили крест, впоследствии сделали надпись на нем и разошлись во свояси «рыдающе и биюще в перси своя» (Лк. XXV, 48). Вечная память замученному большевиками! Он умер 53 лет.
Весной все кресты на Соловецких кладбищах были сняты и обращены в дрова. В Соловках, видите ли, дров мало и топиться нечем. Да видит и судит Господь. А весной 1928г., на год раньше, тот же владыка Петр торжественно отпевал в Соловках и кладбищенской церкви архимандрита Митрофана, своего соузника, бывшего у него в Воронеже келейником, вместе с ним сосланного, и торжественно похоронил при громадной толпе сочувствовавших заключенных, с пением нашего хора, с духовенством не менее 30 человек. Так к 1929 году изменились «свободы» религиозных отправлений. Да будете большевики прокляты.
Нужно добавить, что к моему прибытию в Соловки там было до 150 человек духовенства, из них два-три обновленца. Один из них, Завьялов, был писарем шестой роты - цитадель духовенства. Завьялов, очевидно, имел приказ следить за своими врагами, но, должен сказать, свою задачу шпионажа он выполнял небрежно и бед от него мы не видели. Вреднее был повар архиерейской камеры № 23 - Гамалюк: это был мерзавец высшей марки. Приходилось его задаривать, ибо прогнать его нельзя было. Указывая на излишнее важничанье епископата в его обращении с прочим духовенством, на обособленность последнего от епископата, я прибавляю, что по утрам и по вечерам в камере № 23 шестой роты двенадцать-тринадцать заключенных (все иереи) брали благословение у архиереев, что при тесноте помещения составляло ненужную толкотню. Многие из иереев очень равнодушны были к оказанию внимания епископам. И правы были. Эти последние любили помогать светским более чем духовным. Мне помогали: архиепископ Петр, архиепископ Иларион, епископы Антоний, Василий, Григорий. Последний сам нуждался.
Раз был устроен в Соловках показательный суд над командиром двенадцатой роты и Марией Александровной Барановой, моей сотрудницей по бухгалтерии ЭКЧ. Он обвинялся, и правильно, в присвоении имущества заключенных. Командир роты оправдывался тем, что делал это для своей возлюбленной Барановой. Она была с ним в связи. Ему было 32 года, а ей 22-23 г. Были судья, прокурор, защитники - обвиняемых было 5-6 человек. Судили це-
- 103 -лый вечер. Баранову оправдали. Командира осудили на Секирку, но приговор не был исполнен.
Большим злом в Соловках являются кражи. Надо сказать, что туда, как в помойную яму, присылаются все уголовные отбросы общества, даже несовершеннолетние, из которых в Анзере пробовали составить комсомольскую школу. Конечно, из этой затеи, как и всегда у большевиков, ничего не вышло, одни расходы на усиленные пайки и учебники. Воровство развивалось особенно летом. Приходят пароходы и матросы забирают по дешевке все краденые вещи и переправляют на материк. На берегу продавцы, на корабле покупатели и не поймать ни тех, ни других - специалисты. Однажды «шпана» обокрала самого главного начальника административной части Берзина (вольный). На ноги был поставлен весь сыск. Обыскали весь остров, даже лесничество. И все-таки вещи уплыли на пароходе. Об этом сами спецы вслух рассказывали.
Следовало бы рассказать о побегах с Соловков, но тут я могу передавать только отдаленные слухи. Знаю, что из восьмой роты ушло несколько морских офицеров в августе-сентябре 1928 г. Этих не поймали. А вообще побеги делает в Соловках «шпана», но по знакомству с тамошними большими пространствами и с географией страны, всегда попадается. Походит-побегает, проголодается и возвращается. За поимку беглых на материке местным жителям платили и деньгами, и продуктами: те и старались. Их (пойманных) расстреливали. Зимой бежать с Соловков немыслимо.
К заключенным приезжают родственники. Существует за Кремлем даже дом свиданий. Правила свиданий чрезвычайно суровы. Я их читал, но не изучал. Знаю, что они за взятки нарушаются и родные видятся день и ночь, если желают, хотя правилами запрещена та свобода свиданий, которая практикуется на самом деле. Но бывают и трагедии. К мужу приехала жена в Кемь, чтобы пароходом доехать в Соловки к мужу. Но так на пароход и не пустили. Истративши все средства, и не добившись цели, уехала домой. Свидания требуют громадных расходов. И строгость правил направлена комендантом именно на то, чтобы иметь законные поводы вымогать взятки.
6 июля 1929 года меня доставили в двенадцатую роту, первое отделение (Кремль). Ясно было, что меня «разгрузили». Весной приезжала особая «разгрузочная» комиссия из Москвы, которой предоставлено было право «разгру-
- 104 -зить» тысячи инвалидов. В эту группу попал и я, бывший уже на краю гибели: голодный, под особым надзором, в штрафной командировке у Пискунова (десятилетника). Как это вышло? Пришел откуда-то приказ составить списки инвалидов: 1) отбывших половину срока и 2) отбывших две трети срока на 15-е марта. Соловьев меня уволил 22 марта 1929 года и я, почти имевший право на помещение во второй список (10-У1-27 г.) попал все же в первый список (10-У1-29 г.), но с большой надбавкой в четверть года, и меня «разгрузили», как стоявшего в алфавитном списке первым. Здоровье мое было совсем слабо: я исхудал на «мертвом» пайке, а вольной продажи продуктов не было, да и денег почти не было. В двенадцатой роте я пробыл до 14 июля 1929 г., когда наш громадный этап в шестьсот человек переправили в Кемь.
В 1931 году в г. Шанхае (Китай) напечатана книга «Соловки» - коммунистическая каторга или место пыток и смерти». Автор ее генерал-майор Генерального штаба И. М. Зайцев, участник гражданской войны на стороне белых, вернувшийся после эвакуации из Крыма обратно в Советский Союз и через два месяца отправленный в Соловецкий концентрационный лагерь, где пробыл два года (1925-1927 гг.) на каторге, а потом, отправленный в ссылку, бежал в Китай. Наши воспоминания, писанные в 1930-1931 гг., составлены совершенно независимо от этой книги. Теперь мы считаем нужным установить с ней связь и дать свою ей оценку. Зайцев на своей судьбе ясно показал, что как бы офицерство белой славной императорской армии не старалось в России теперешней понравиться большевикам, угодить им, никакая услужливость специалистов военного дела не поможет им избежать Соловецкой каторги, а то и расстрела. После Крымской эвакуации масса офицерства, не принимавшего участия в гражданской войне, осталась в Ростове-на-Дону, чувствуя себя ни в чем перед большевиками невиновной, и собиралась спокойно при новом строе доживать свои дни, а то и поработать для славы новых порядков. Одна белая газета исчисляла их в три тысячи человек - об этом я сам здесь читал. И большевики, не желая их услуг, всех расстреляли - «по делам вору и мука».
Как пробывший на Соловках два года в первом и шестом отделениях, достаточно ознакомившийся с ними лично по собственным пережитым страданиям, как лицо умеющее видеть, слышать и наблюдать, ко всему подхо-
- 105 -дить с критической оценкой, утверждаю, что генерал Зайцев описал Соловецкую каторгу с исключительной правдивостью и беспристрастием. Все факты, им сообщаемые, в Соловках не составляют секрета и легко поддаются проверке. Нет в его книге никаких преувеличений. Не нравится нам лишь плаксивый тон его книги - стремление разжалобить старую проститутку-Европу величиной и глубиной неизмеримых страданий русского народа. Идеалистические побуждения старой проститутке чужды, Европа тогда только пошевельнет пальцем, всколыхнется, зашумит, когда ей математически точно и ясно докажут всю гибельность коммунистического строя для современной экономики Европы. Ее нужно привести в ужас грядущей опасностью уничтожения капиталистической Европы. Что за дело Европе до восточно-христианской культуры, которая гибнет на наших глазах? Мало ли на кровавой арене всемирной историй погибло народов? И даже памяти о них не сохранилось. Европа станет воевать только тогда, когда, схватив ее за горло, станут хватать ее кошелек. Не будет ли только поздно? Всемирная экономическая конференция закончилась крахом именно потому, что ни одно государство не согласилось поступиться ни в малейшей степени своими материальными интересами, отказалось от всякого их согласования с интересами соседей и замкнулось в себе. Продолжаются лишь тошнотворные разговоры о разоружении, критикуются его проекты, где каждое государство стремится обмануть своего соседа.
Новое в моих воспоминаниях о Соловецкой каторге это то, что я подробно пишу о шестом отделении и его ужасах, в котором Зайцев не был и потому ничего не пишет. Лесничество, в котором я работал 13 месяцев, им описано верно. Там однажды и я слышал о генерале Зайцеве, как исключительно отзывчивом человеке. Все его сообщения о Юповиче, международном авантюристе наихудшего типа, очень интересны и исключительно верны. Юпович, действительно заведовал собачником и был участником всех охот, которые на Большом Соловецком острове устраивали пьяные и развратные члены «разгрузочных» комиссий, приезжавшие из Москвы. Юпович, которому я раз сопутствовал из Варваринской часовни до Кремля, рассказал мне свою биографию. Мало что из его
- 106 -речей я помню. Не то он из Чехословакии, не то из Польши. Но, по его словам, был там и там. Кажется, в Польше его посадили в тюрьму, освободившись из которой, он бежал к большевикам. Им проходимцы нужны и они дали ему хорошую работу. Однако когда разобрались, что от его работы один вред, послали в Соловки. Зайцев, со слов Юповича, сообщает, что архиепископа Илариона пробовали отравить, но его сильный организм не поддавался яду. Очевидно, таковой ему был влит уколом, когда он болел тифом в Петрограде и организм был ослаблен. Несомненно, архиепископ Иларион в Петрограде умер от отравления. Тиф, вероятно, был тоже искусственно привит помещением в одну камеру с тифозными. Несомненно, и святейший патриарх Тихон погиб от тех же причин - от отравления. Что Юпович представляет собою исключительно аморальный тип, это видно по следующему проверенному факту. В собачник назначили заключенную мыть белье. Угрозами и подарком в три рубля он заставил слабовольную женщину согласиться на случку с кобелем-собакой «Дик». Омерзительно писать об этом, но нужно предметно разоблачать большевиков. Сослав этого мерзавца в Соловки, чекисты все-таки были с ним дружны и откровенны. Значит, подобные типы им нравятся и нужны.
И при мне управление лагерями (УСЛОН) производило в первом отделении, как, несомненно, и в других отделениях, и в командировках, киносъемку внутренней и рабочей жизни каторжан. Эти снимки были подлым издевательством над правдой. Однажды я шел, кажется, из хозяйственной части в свою шестую роту по дорожке наискось через сад. День был солнечный. На скамьях сидели заключенные. Вдруг слышу окрик: остановитесь! Я оглянулся - фотографируют. Я быстро натянул на себя полушубок и побежал в роту. Не знаю: попал ли я в аппарат, карточки видеть не пришлось. Я не желаю участвовать в фальшивом изображении. На лесозаготовках, где гибнет народ, съемки ведь не производили.
Встретился я однажды у начальника большого ранга, у которого ни раньше, ни потом никогда не был, главного распорядителя лесозаготовок - Селецкого. Ему я должен был по поручению начальника лесничества В. А. Кириллина, у которого в управлении я был секретарем делопроизводителем-счетоводом, передать какие-то распоряжения-приказания. На все мои речи отвечал: «слушаю, будет исполнено», хотя я отлично знал, что ничего не будет сде-
- 107 -лано и что Селецкий просто издевается надо мной. Об этом Селецком и пишет Зайцев в своей книге. Знал я и барышню Путилову - она приходила в лесничество к начальнику, но его не застала. И Кириллин, и Путилова - оба почти однолетки - очень друг другу нравились.
Зайцев написал замечательную, правдивую в высшей степени повесть страданий русского народа в Соловках. С большевистской точки зрения, это не народ, а «бывшие люди», буржуи, конец которым один - уничтожение. С нашей точки зрения это мученики христианской культуры, лучшие люди истории. Не их вина, что они были воспитаны «неправильно», но они желали добра своему народу. Когда разразилась война, народ понял, кто его защитники от обращения в коллективное стадо рабочей скотины. Но было уже поздно.
Книга Зайцева «Соловки» может быть выписана из Берлина - там имеется русские издательства. Цена ее - 20 французских франков, недорогая. Книга Зайцева является систематическим, строго проверенным сообщением данных о жизни Соловецкой каторги. Наши воспоминания носят только личный, автобиографический характер. Со-ловки-каторга обнимает собой территорию от Мурманска до Петрозаводска и Архангельска. Ни Зайцев, ни я не знаем и не описываем подробно жизни на многочисленных «командировках» этой территории. На ней было 60 кооперативов, которыми, в качестве высшей инстанции, заведовал мой одноэтапник Василий Мокроусов. Одна Ухтинская дорога при ее постройке стоила жизни нескольким тысячам заключенных. «Ухта» была страшнее лесозаготовок. Всего ужаса нельзя и описать.
В 1928 году ряд европейских стран, а также Социнтерн (объединение социалистических партий Европы) обратились к правительству СССР с запросами по поводу положения заключенных в советских концлагерях. Это было вызвано тем, что правительства США и Великобритании приняли решение не покупать строительный лес у Советского Союза, аргументируя это тем, что заключенные Соловецкого лагеря добывают его, находясь в нечеловеческих условиях, и огромное количество соловецких узников умирает прямо во время лесозаготовок. О таком положении дел на Соловках за рубежом узнали от самих заключенных, которым удалось бежать из лагеря с материковых командировок.
Советское правительство решило пригласить на Соловецкие острова комиссию иностранных представителей для проверки положения дел в Соловецком Лагере Особого Назначения (СЛОН), в состав которой входил известный советский писатель Максим Горький. В 1929 году эта комиссия прибыла в лагерь. Лагерное руководство хорошо подготовилось к встрече дорогих гостей. Комиссия осмотрела различные лагерные отделения, включая Детскую Трудовую Колонию и Штрафной Изолятор. Комиссия также ознакомилась с культурными достопримечательностями Соловецкого лагеря: библиотекой, многие книги которой сохранились еще от старой монастырской библиотеки; двумя лагерными театрами «ХЛАМ» и «СВОИ»; Антирелигиозным музеем и т.д.
Вернувшись в Москву, М.Горький напечатал очерк «Соловки», в котором воспел романтику лагерной жизни, превращающей закоренелых преступников и врагов Советской власти в примерных строителей нового общества.
А спустя год в 1930 в лагере была еще одна комиссия, которая занималась разбирательством злоупотреблений лагерного руководства. По результатам работы этой комиссии было вынесено 120 смертных приговоров в отношении руководителей Соловецкого лагеря.
Так что же такое СЛОН? «Романтика лагерной жизни» или «ужасы лесозаготовок»? Почему в 70-х годах в поселке Соловецкий, когда строили жилой дом для школьных учителей и, выкопав котлован и обнаружив массовое захоронение расстрелянных заключенных, Советское правительство приказало поставить на этом месте дом и запретило производить в этом месте какие либо земляные работы?
Сведений о Соловецком лагере очень много, но, тем не менее, опираясь на них, составить реальный портрет Соловков в лагерный период очень сложно, т.к. все они очень субъективны и описывают разные периоды существования Соловецкого лагеря. Скажем, мнение М. Горького, которому показывают Штрафной изолятор, и мнение заключенного этого изолятора могут сильно отличаться. К тому же театр, который показывали Горькому в 1929 году, в 30-м уже прекратил свое существование. Учитывая все эти особенности, я попытаюсь провести обзор воспоминаний очевидцев жизни лагеря и составить максимально объективное представление о Соловецком лагере.
В XV веке на пустынных Соловецких островах в Белом море преподобными Зосимой, Савватием и Германом был основан Спасо-Преображенский Соловецкий монастырь, который к моменту своего закрытия в 1920 году был одним из самых больших и известных монастырей России. Климат на Соловках чрезвычайно суров, монахам приходилось всегда вступать в противоборство с природой, чтобы выжить, поэтому труд в монастыре всегда очень ценился. Навигация в Белом море возможна лишь в летние месяцы, поэтому большую часть времени Соловецкие острова отрезаны от внешнего мира.
Эти особенности Соловков и решили использовать в своих интересах новые хозяева архипелага - Советская власть. Монастырь был закрыт, разграблен (причем с Соловков было вывезено 158 пудов драгоценных металлов и камней) и сожжен в 1923 году накануне Пасхи в Страстную Пятницу. Оскверненные и обезображенные Соловки в том же 1923 году были переданы в ведение ГПУ для организации там лагеря принудительных работ особого назначения. Еще до официального открытия Соловецкого лагеря туда уже прибыли заключенные из других концлагерей Архангельского и Пертоминского, где содержались пленные участники Белого движения. Началось обустройство концлагеря. Все монастырские постройки были переоборудованы в места для содержания заключенных, а огромное хозяйство, оставшееся после монастыря, стало производственной базой Соловецкого лагеря.
В том же 1923 году на Соловки стали ссылать и гражданских лиц, недовольных Советской властью. В основном это были, так называемые «политические», - эсэры, меньшевики, анархисты и другие бывшие соратники большевиков. Их разместили в одном из бывших монастырских скитов в Савватиево, где они находились в строгой изоляции.
«Политические» попытались поднять бунт, но он был жестоко подавлен. Красноармейцы расстреливали безоружных заключенных, из которых 8 человек погибло, и множество было раненых. Газета «Правда» описала это происшествие, как столкновение конвоя с напавшими на него заключенными. Это первый случай массового расстрела на Соловках, увы, не последний. Весть об этом расстреле попала в прессу и даже получила огласку за рубежом.
Для принудительных работ на Соловки отправляли и других гражданских лиц. Это была интеллигенция, не вписывавшаяся в новые идеологические установки. Очень много было духовенства, в частности в 1924 году прибыл в лагерь священномученик Иларион Троицкий. Взглянув на то, во что превратился славный монастырь, он сказал: «Живыми мы отсюда не выйдем» (из Соловецкого лагеря он вышел живым, вернее, полуживым и умер в пути от тифа, когда его этапировали в ссылку в Казахстан).
Присылали на Соловки раскулаченных крестьян, которые к 1927 году составляли большинство заключенных Соловецкого лагеря - около 75%. Было так же много уголовников, среди которых значительный процент составляли бывшие чекисты, осужденные за уголовные преступления. Их тут же вербовало лагерное руководство, и они становились надзирателями. В лагере они занимались тем же чем и на свободе только с особой старательностью.
Численность заключенных Соловецкого лагеря постоянно увеличивалась, если в октябре 1923 года их было 2557 человек, то в январе 1930 года в Соловецких лагерях, включая материк, насчитывалось уже 53 123 человека. Общая же численность заключенных за все годы существования лагеря до 1939 года - более 100 000 человек.
Идейным вдохновителем системы ГУЛАГ и руководителем Специального Отдела ГПУ был Глеб Бокий, а его наместником на Соловках был Ногтев - видный чекист, бывший матрос крейсера «Аврора». «Помимо своей неутолимой жестокости Ногтев славится в Соловках своей непроходимой глупостью и пьяными дебошами, в лагере его называют «палачом», - писал бывший офицер царской армии А. Клингер, проведший три года на Соловецкой каторге и совершивший удачный побег в Финляндию. О его заместителе Эйхмансе, который вскоре сам возглавил СЛОН, он пишет следующее: «Он тоже коммунист и тоже видный чекист из эстонцев. Отличительной чертой Эйхманса, кроме свойственных всем агентам ГПУ садизма, разврата и страсти к вину, является увлечение военной муштрой».
В целом же отношение Советской власти к системе ГУЛАГ можно выразить словами Кирова С.М., сказанными им в день пятнадцатилетнего юбилея ВЧК ОГПУ: «Карать по-настоящему, чтобы на том свете был заметен прирост населения благодаря деятельности нашего ГПУ». Можно себе представить, что ждало соловецких узников?
Их ждал принудительный труд, который ввиду низкой квалификации «рабочих» был мало производительным. Большие средства уходили на охрану заключенных и на «просветительскую» работу (политинформация и пр.). Поэтому поначалу СЛОН не приносил прибыли в казну Советского правительства.
Ситуация изменилась в 1926 году, года один из заключенных Н.А. Френкель (бывший госслужащий осужденный за взятки) предложил перевести СЛОН на самофинансирование и использовать труд заключенных не только на Соловецком архипелаге, но на материке. Вот тут система ГУЛАГа заработала на «полную катушку». Вклад Н.А. Френкеля Советским правительством был оценен по достоинству, он вскоре был досрочно освобожден, представлен к правительственной награде и даже возглавил один из отделов ГПУ, а в последствии НКВД.
Основными видами работ, которыми занимались заключенные: были лесозаготовки (причем к 30-м годам весь лес на Соловках был уничтожен и продан за границу, лесозаготовки пришлось перенести на материк), заготовки торфа, лов рыбы, кирпичное производство (на базе монастырского кирпичного завода, построенного еще свт. Филиппом, правда, в 30-е годы запасы глины иссякли, и кирпичное производство пришлось прекратить), и некоторые виды кустарного производства. В целом труд заключенных все равно оставался непроизводительным, но за счет беспощадной эксплуатации, можно было «выжимать» из них баснословные прибыли.
Многие заключенные не выдерживали нечеловеческих нагрузок и невыносимых условий содержания, и умирали прямо во время работ от истощения, болезней, избиений или несчастных случаев. Расстреливали на Соловках не часто, но в частых расстрелах не было необходимости. Заключенные умирали «естественным» или точнее «противоестественным» образом. К примеру, лесозаготовки на Соловках назывались «сухим расстрелом», т.к. за зимний сезон на них умирало до четверти заключенных.
«Работа и зимой, и летом начинается в 6 часов утра. По инструкции она прекращается в 7 часов вечера. Таким образом, на Соловках 12-часовой рабочий день с перерывом на обед в час пополудни. Это - официально. Но на самом деле работа продолжается гораздо дольше - по усмотрению надзирающего чекиста. Особенно часто такое происходит летом, когда заключенных заставляют работать буквально до потери сознания. В это время года трудовой день длится от шести часов утра до полуночи или часу ночи. Каждый день считается рабочим. Только один день в году считается праздником - Первое мая». Так описывал «исправительный» труд в лагере один из его заключенных С.А. Мальгасов в своей книге «Адский остров».
От заключенных требовали обязательного выполнения плана, если дневная норма не была выполнена, его на ночь оставляли в лесу: летом - на съедение комарам, зимой - на мороз. В лагере существовал целый ряд мер по принуждению заключенных к «ударному» труду: от сокращения переписки с родными и урезания пайка на определенный срок до заключения в Штрафной изолятор и высшей меры наказания - расстрела. «Я был свидетелем такого случая: один из заключенных, больной старик из «каэров» (контрреволюционеров) незадолго до окончания работ совершенно выбился из сил, упал в снег и со слезами на глазах заявил, что он не в состоянии больше работать. Один из конвоиров тут же взвел курок и выстрелил в него. Труп старика долго не убирался «для устрашения других лентяев», - писал А. Клингер.
О Штрафном изоляторе Соловецкого лагеря, который назывался «Секирка» по названию горы, на которой он находился, нужно сказать отдельно. Это бывший храм Свято-Вознесенского скита, переделанный под карцер. Заключенные, находясь в нем, не работали, они просто отбывали там наказание сроком от нескольких недель до нескольких месяцев. Но если учесть, что карцер совершенно не отапливался, а с заключенных при этом снимали всю верхнюю одежду, то фактически их там заживо замораживали. «Ежедневно на Секирке кто-нибудь из заключенных умирает от голода или просто замерзает в камере».
Жутким было положение заключенных женщин. Вот что пишет об этом узник Соловецкого лагеря бывший генерал царской и Белой армий, начальник штаба казачьего атамана Дутова, И.М. Зайцев: «На Соловках строго запрещено любовное общение между заключенными мужчинами и женщинами. На практике за это преследуют лишь рядовых арестантов. Тогда как ссыльные чекисты и сотрудники ГПУ, занимающие командные и начальственные должности, удовлетворяют свое сладострастие даже через чур. В случае если удостоенная избрания каэрка отвергнет любовное предложение, то на нее посыпятся суровые репрессии. Если же избранная каэрка примет любовное предложение высокопоставленной Соловецкой особы, например, самого Эйхманса, то этим заслужит большие льготы для себя: кроме освобождения от тяжелых принудительных работ, она может рассчитывать на сокращение срока заключения». И далее он пишет (причем выделено автором): «Амнистия через любовную связь - это пролетарское новшество, применяемое ГПУ».
А вот как заключенные вспоминают приезд М. Горького:
«Расторопные заключенные будут совать ему в карманы записки, в которых написана правда о Соловках: Горький смущенно, положит руки в карманы, засунув бумажки глубже. Многие заключенные будут жить в смутной надежде: Горький, буревестник, знает правду! Потом в Московских газетах появится статья Горького, в которой он скажет, что Соловки - это почти земной рай, и что чекисты хорошо исправляют преступников. Множество гневных проклятий родит эта статья, и во многих душах наступит потрясение…» Писал заключенный лагеря Г.А. Андреев.
А что же пишет сам Горький?
«Совнарком РСФСР постановил уничтожить тюрьмы для уголовных и применять к «правонарушителям» только метод воспитания трудом. В этом направлении у нас поставлен интереснейший опыт, и он дал уже неоспоримые положительные результаты. «Соловецкий лагерь особого назначения» - не «Мертвый дом» Достоевского, потому что там учат жить, учат грамоте и труду… Мне кажется - вывод ясен: необходимы такие лагеря, как Соловки (выделено мною). Именно этим путем государство быстро достигнет одной из своих целей: уничтожить тюрьмы».
Только по известным архивным данным в период с 1923 по 1933 год в Соловецком лагере умерло около 7,5 тысяч заключенных.
Послужив полигоном для обработки принципов гулаговской системы, в конце 1933 года СЛОН был расформирован, а заключенные, аппарат и имущество переданы Беломоро-Балтийскому ИТЛ, однако лагерь на Соловецких островах продолжал существовать до 1937 года как 8-е отделение Беломоро-Балтийского лагеря. Главным детищем этой организации стал знаменитый Беломоро-Балтийский канал. Он протянулся на 221 км, из них искусственный путь 40 км, плюс 19 шлюзов, 15 плотин, 12 водоспусков, 49 дамб, электростанции, поселки… Все эти работы были завешены за 1 год и 9 месяцев. «Сверхударно». Людей не жалели.
В конце 1937 года особая тройка УНКВД Ленинградской области постановила расстрелять большую группу заключенных СЛОНа (ББК - Беломоро-Балтийского комбината) - 1825 человек. Но руководство лагеря проявило удивительную «гуманность». Недалеко от города Медвежьегорск около поселка Сандармох было расстреляно «всего» 1111 человек. Остальных расстреляли позже. Исполнителем приговора был капитан М.Матвеев, командированный для этого Ленинградским НКВД. Ежедневно Матвеев лично расстреливал из револьвера около 200 - 250 человек в соответствии с численностью протокола Тройки (по одному протоколу в день). В 1938 году Матвеев был сам осужден и репрессирован.
С начала 1937 года по 1939 год места заключения на Соловках были реорганизованы в Соловецкую тюрьму особого назначения (СТОН) Главного управления государственной безопасности НКВД. Так что пророчество буревестника революции М. Горького о том, что исправительно-трудовые лагеря типа Соловецкого уничтожат тюрьмы, себя не оправдало.
Чем тюрьма отличается от лагеря? В лагере заключенные работают, в тюрьме - отбывают наказание. В тюремных камерах разрешалось только сидеть на кровати, не опираясь на стену, с открытыми глазами, держа руки на коленях. Разрешалась прогулка до 30 минут в день, пользование книгами из тюремной библиотеки. За малейшее нарушение следовал карцер до пяти суток или лишение прогулки до 10 дней. Заключенных водили по двору только на допрос под конвоем. Всех одели в одинаковые черные робы с надписью «СТОН». Ботинки полагалось носить без шнурков. В Соловецкой тюрьме сидели в основном «враги народа» троцкисты, т.е. бывшие ленинцы. О.Л. Адамова-Слиозберг - узница СТОНа писала, что «она коммунистка и, где бы ни была, будет подчиняться советским законам». Многие из арестованных коммунистов просили перед смертью других заключенных передать на волю: «Не виновен, умираю коммунистом». Революция пожирает своих детей.
Воспоминания очевидцев носят всегда субъективный характер. Но есть и объективные свидетельства того кошмара, который был на Соловках в лагерный период с 1923 по 1939 годы, это массовые захоронения. Об одном из них я уже упомянул. В 1929 году группа заключенных из бывших участников Белого движения решили в лагере устроить мятеж: разоружить охрану, захватить корабль и прорываться в Финляндию. Но заговор был раскрыт, а всех его участников расстреляли на монастырском кладбище, трупы сбросили в одну братскую могилу. Именно их останки были обнаружены в 1975 году при строительстве дома для поселковых учителей. На острове Анзер Соловецкого архипелага в бывшем Голгофо-Распятском скиту в лагерный период располагался медицинский изолятор. Умерших за зиму заключенных весной сваливали в одну братскую могилу на слоне горы Голгофа. Таким образом, вся гора - это одна сплошная братская могила. Зимой с 1928/29 гг. на Соловках была страшная эпидемия тифа, за эту зиму от тифа умерло более 3000 человек, среди них был свщмч. Петр (Зверев) архиепископ Воронежский. В 1999 году специальная комиссия обрела его мощи и обнаружила массовые захоронения на горе Голгофа. Летом 2006 года на горе Секирная, где в годы лагеря был Штрафной изолятор, была найдена братская могила расстрелянных заключенных.
Летом 2007 года в Соловецком монастыре побывал епископ Броницкий Амвросий, вот что он рассказал в интервью:
«Когда на горе Секирке я совершал литию о всех невинно убиенных в этом месте, скитоначальник рассказал мне о том, как совершались раскопки. Останки - светлые и желтые косточки и черепа благоговейно складывались в гробы и подобающим образом погребались. Но есть место, где невозможно было вести раскопки — страшные черные тела не разложились и издают ужасный смрад. По свидетельствам здесь расстреливали самих же карателей и мучителей невинно убиенных людей».
В 1939 году лагерно-тюремная жизнь на Соловках прекратилась, т.к. надвигалась Советско-Финская война, и могло так оказаться, что Соловецкий архипелаг мог попасть в район боевых действий. Заключенных и весь аппарат лагеря решено было эвакуировать. А с 1989 года на Соловках началось возрождение монашеской жизни.
Подытоживая выше сказанное, можно сделать неутешительные выводы. Соловецкий лагерь особого назначения - это страшное черное пятно в истории России. Десятки тысяч замученных и расстрелянных людей, сломанные судьбы, искалеченные души. Об этом свидетельствуют и сами бывшие заключенные Соловецкого лагеря, и архивные документы, и массовые захоронения. По приблизительным оценкам в Соловецком лагере погибло около 40 тысяч заключенных.
Трагический смысл аббревиатуры последнего названия - СТОН - отразил условия содержания заключенных. Изощренные издевательства, пытки, физическое уничтожение тысяч людей придали самому слову - Соловки - зловещее звучание.
Совершенно очевидно, что восторженные реплики М. Горького о лагерях подобных Соловецкому - чистейшая профанация. Это лишь показывает, что в основе тоталитарного строя, какой был в Советском Союзе, находится не только беспощадная жестокость, но и чудовищное лицемерие. Какие мотивы побудили великого писателя лгать? Искреннее заблуждение или страх перед системой? Ответ на это мы никогда не узнаем.
| позавчера, вчера и сегодня ночью, перелопатил десятки отзывов на эту смерть в блогах. И наверное, лишьпроцентов 5 понимают, что этот был обер-лжец, всю жизнь гадивший людям в душу своим "искусством". Подавляющее большинство выражает всяческую "светлую грусть" и прочую "вечную память" матёрому человечищу, крутому перцу и человеку-легенде.
В чём причины такого бездумья россиянцев (блоггеры тут верно отражают общий настрой населения РФ)? В невежестве (сознательно, впрочем поощряемом нынешними властями). Каждый день бы им читать тексты, подобные этому посту Другого, и мы бы поменьше слышали сожалений о подобных людях (а то ведь скоро ещё один боец идеологического фронта копыта отбросит , опять рыданья сотрясут страну).
Власть Солоцецкая
"Суровая климатическая обстановка, трудовой режим и борьба с природой будут хорошей школой для всяких порочных элементов!" – постановили большевики, появившиеся на Соловках в 1920 году. Монастырь переименовали в Кремль, Белое озеро в Красное, а на территории монастыря появился концентрационный лагерь для военнопленных Гражданской войны. В 1923 г. этот лагерь перерос в СЛОН – "Соловецкие лагеря особого назначения". Интересно, что первыми узниками СЛОНа оказались активисты тех политических партий, которые помогли большевикам захватить власть в стране.
"Особое назначение" Соловецких лагерей состояло в том, что туда направляли людей не за преступления или провинности , а тех, кто представлял угрозу красному режиму самим лишь фактом своего существования.
Активных противников новая власть уничтожала сразу.
В концлагеря же заключались те, чье воспитание не согласовывалось с коммунистической практикой, кто в силу своего образования, происхождения или профессиональных знаний оказались «социально-чуждыми». Большая часть этих людей оказалась на Соловках не по приговорам суда, а по решениям различных комиссий, коллегий, совещаний.
На Соловках была создана модель государства, разделенного по классовому признаку, со своей столицей, Кремлем, армией, флотом, судом, тюрьмой и материальной базой, доставшейся в наследство от монастыря. Печатались свои деньги, издавались свои газеты и журналы. Здесь не было советской власти, здесь была власть соловецкая – первый местный Совет депутатов появился на Соловках только в 1944 году. (Следует, видимо, добавить, что советская власть и в остальной стране была "советской" только по названию. Т.н. "Советы" были декоративными органами, во всём повиновавшимися Коммунистической партии (большевиков) и её вооружённому отряду ВЧК. Т.о. на Соловках лишь формально не было власти "советской", т.е. власти местных советов. На самом же деле подлинная советская власть там была, причём в наиболее концентрированном её выражении - прим. )
Труд в лагере поначалу имел только воспитательное значение. Бывшие университетские преподаватели, врачи, ученые, квалифицированные специалисты зимой носили воду из одной проруби в другую, летом перекладывали бревна с места на место или до потери сознания кричали здравицы начальству и Советской власти. Этот период формирования лагерной системы отличался массовой гибелью заключенных от непосильного труда и издевательств надзирателей. Вслед за узниками уничтожались и их охранники – в разные годы были расстреляны практически все партийные руководители, которые создавали СЛОН и чекисты, управлявшие лагерной администрацией.
Следующим этапом развития лагерной системы на Соловках стал перевод лагеря на хозрасчет, на получение максимальной прибыли от принудительного труда заключенных, создание все новых отделений СЛОНа на материке – от Ленинградской области до Мурманска и Урала. На Соловки стали присылать раскулаченных крестьян, рабочих. Увеличилось общее число узников, новый лагерный закон стал гласить "Хлеб по выработке", что сразу поставило на грань гибели пожилых и физически немощных заключенных. Тех, кто выполнял нормы, награждали грамотами и премиальными пирожками.
Лозунг на стене Красного уголка бывшего штрафного изолятора в лагпункте Савватиево
Родина ГУЛАГа – Соловки – после уничтожения своих собственных природных ресурсов (древних лесов архипелага) перекачала большую часть заключенных на строительство Беломорско-Балтийского канала. Режим изоляции все больше ужесточался, с середины 30-х годов заключенных перевели на тюремное содержание.
Осенью 1937 г. на Соловки пришло распоряжение из Москвы насчет т.н. "нормы" – определенного количества человек, которые должны быть казнены. Тюремной администрацией были отобраны две тысячи человек, которые были расстреляны. После этого СЛОН был выведен из состава ГУЛАГа и превращен из лагеря в образцовую тюрьму Главного управления госбезопасности, имевшую пять отделений на разных островах.
В 1939 г. завершилось строительство специального Большого тюремного корпуса. Здесь вполне могли оказаться коллеги "железного наркома" Николая Ивановича Ежова, к тому времени уже расстрелянного в Москве, однако Соловецкая тюрьма по приказу нового наркома Берии вдруг срочно расформировывается. Начинается Вторая мировая война и территория архипелага потребовалась для организации на ней военно-морской базы Северного флота. Большой тюремный корпус так и остался незаселенным. В конце осени 1939 г. узников этапировали в другие места ГУЛАГа.
Передо мной лежит библиографическая редкость – книга Ю. А. Бродского "Соловки. Двадцать лет Особого назначения". Тридцать восемь лет Юрий Аркадьевич собирает материалы о СЛОНе – свидетельства очевидцев, документы. В его архиве несколько тысяч негативов фотографий, которые он делал на местах, связанных с лагерем на Соловках. В 2002 году при содействии фонда Сороса и шведского посольства в РФ вышла книга, которую Бродский написал на основе собранного материала. На 525 страницах книги собран уникальный материал – письменные воспоминания бывших узников СЛОНа, документальные свидетельства, фотографии. Тираж у книги ничтожный, но есть надежда, что она будет издана снова.
Во время поездки на Соловки нам повезло – Юрий Аркадьевич нашел в себе силы (он болеет сейчас) встретиться с нашей группой журналистов и провести небольшую экскурсию на Секирной горе – самом, пожалуй, трагическом месте в истории Соловецкого лагеря.
Я записал рассказ человека, который знает всё о Соловках, на видео и хочу показать вам небольшой фрагмент из этой записи:
СМОТРЕТЬ ВСЕМ
Секирная гора, одно из самых высоких мест на Большом Соловецком острове, всегда имело недобрую славу. Согласно легенде в XV в. два ангела выпороли розгами женщину, которая могла бы явиться на острове соблазном для монахов. В ознаменование этого "чуда" там поставили часовню, а в XIX веке церковь, на маковке которой был устроен маяк, показывающий дорогу судам, подходящим к Соловкам с запада. В лагерный период на Секирной горе разместили штрафной изолятор лагпункта №2 (Савватиево) известный своим особенно тяжелым режимом. Сидение сутками на деревянных жердях и систематические избиения являлись самыми легкими видами наказания, как рассказывал на допросе сотрудник изолятора И.Курилко. На площадке перед церковью периодически проводились расстрелы заключенных в штрафной изолятор.
Инженер Емельян Соловьев рассказывал, что однажды наблюдал узников штрафизолятора на Секирке, которых гнали на работы по засыпке кладбища цинготных и тифозных:
"– О приближении штрафников с Секирной горы мы догадались по громкой команде: – Прочь с дороги!Разумеется, все шарахнулись в стороны, а мимо нас провели истощенных, совершенно звероподобных людей, окруженных многочисленным конвоем. Некоторые были одеты, за неимением платья, в мешки. Сапог я не видел ни на одном".
Из воспоминаний Ивана Зайцева, помещенного в штрафизолятор на Секирной горе и оставшегося в живых после месяца пребывания там:
"Нас заставили раздеться, оставив на себе лишь рубашку и кальсоны. Лагстароста постучал болтом в входную дверь. Внутри заскрипел железный засов и тяжелая громадная дверь отворилась. Нас втолкнули внутрь так называемого верхнего штрафизолятора. Мы остановились в оцепенении у входа, изумленные представшим перед нами зрелищем. Вправо и влево вдоль стен молча сидели в два ряда на голых деревянных нарах узники. Плотно, один к одному. Первый ряд, спустив ноги вниз, а второй сзади, подогнув ноги под себя. Все босые, полуголые, имеющие лишь лохмотья на теле, некоторые – уже подобие скелетов. Они смотрели в нашу сторону мрачными утомленными глазами, в которых отражалась глубокая печаль и искрення жалость к нам, новичкам. Все, что могло бы напомнить о том, что мы в храме, уничтожено. Росписи скверно и грубо забелены. Боковые алтари превращены в карцеры, где происходят избиения и надевания смирительных рубашек. Там, где в храме святой жертвенник, теперь огромная параша для "большой" нужды – кадка с положенной сверху доской для ног. Утром и вечером – поверка с обычным собачьим лаем "Здра!". Бывает, за вялый расчет мальчишка-красноармеец заставляет повторять это приветствие полчаса или час. Пища, причем очень скудная, выдается единожды в сутки – в полдень. И так не неделю или две, а месяцами, вплоть до года."
Во время своего визита на Соловки в 1929 г. великий пролетарский писатель Максим Горький посетил Секирную гору (на снимке) вместе со своими родственниками и сотрудниками ОГПУ. Перед его приездом жердочки убрали, поставили столы и заключенным раздали газеты, приказав делать вид, что они читают их. Многие из штрафников стали держать газеты вверх ногами. Горький увидел это, подошел к одному из них и повернул газету правильно. После посещения кто-то из начальства ОГПУ оставил в контрольном журнале изолятора запись: "При посещении Секирной нашел надлежащий порядок". Максим Горький ниже приписал: "Сказал бы – отлично" и подписался.
Из воспоминаний Н. Жилова:
"Не могу не отметить гнусную роль, которую сыграл в истории лагерей смерти Максим Горький, посетивший в 1929 г. Соловки. Он, осмотревшись, увидел идиллическую картину райского жития заключенных и пришел в умиление, морально оправдав истребление миллионов людей в лагерях. Общественное мнение мира было обмануто им самым беззастенчивым образом. Политзаключенные остались вне поля писателя. Он вполне удовлетворился сусальным пряником, предложенным ему. Горький оказался самым заурядным обывателем и не стал ни Вольтером, ни Золя, ни Чеховым, ни даже Федором Петровичем Гаазом..."
В течение десятков лет следы лагеря на Соловках уничтожали местные работники госбезопасности. Теперь, этим занимаются "новые хозяева" на острове. Совсем недавно на этом месте стоял деревянный барак, в котором в лагерные годы содержались женщины, приговоренные к расстрелу на Секирке. На стенах барака еще оставались надписи, сделанные несчастными. За несколько дней до нашего приезда монахи монастыря распилили барак на дрова.
Это та самая знаменитая лестница из трехсот ступеней на Секирке, по которой штрафников заставляли носить воду по десять раз в день – вверх и вниз.
Дмитрий Лихачев (будущий академик), отбывавший свой срок на Соловках в должности ВРИДЛа (временно исполняющего должность лошади) рассказывал о том, что охранники Секирной горы спускали заключенных по этой лестнице, привязав к балану – короткому бревну. "Внизу уже был окровавленный труп, который и узнать было трудно. Там же, под горой, сразу и закапывали в яму", – писал Д. Лихачев.
Под горой – то место, про которое рассказывал Ю. Бродский. Здесь хоронили людей, которых расстреливали у церкви на Секирке. Есть ямы, где лежат по несколько десятков человек. Есть ямы, которые выкапывали тогда впрок - копали летом для тех, кого расстреляют зимой.
Над входной дверью этого домика в районе ботанического сада деревянная табличка, на которой еще можно разглядеть остатки надписи: КОМЕНДАТУРА.
Инвалидная лагерная командировка на о. Большая Муксалма – еще один из оставшихся на Соловках лагерных объектов. Большая Муксалма находится в десяти километрах от монастыря по дороге от торфоразработок. Лагерный персонал говорил, что зимой 1928 г. на Большой Муксалме умерло две тысячи сорок арестантов. Осенью сюда отправлялись собранные по всему Первому отделению инвалиды, которых нельзя было использовать на Соловках еще и потому, что они были бедны, не имели поддержки с воли, поэтому не могли дать взятку.
Взятки на Соловках были очень развиты. От них часто зависела дальнейшая судьба заключенного. "Богатые" арестанты могли устроиться за взятки в Шестой сторожевой роте, где большинство составляли священники, охранявшие склады, цейхгаузы и огороды. Те, кого отправляли на Муксалму знали, что их дни сочтены и зимой они умрут. Обреченных загоняли на двухэтажные нары по сто человек в комнату площадью тридцать-сорок кв. метров. Постный суп в обед приносили в больших ушатах и ели из общей чаши. Летом инвалиды работали на сборе ягод, грибов и трав, которые собирались экспортировать за границу. Осенью гоняли рыть ямы под свои будущие могилы, чтобы не копать их зимой, когда земля замерзает. Ямы рыли большие – человек на 60-100 каждая. От снежных заносов ямы прикрывали досками и с наступлением осенних холодов могилы начинали заполняться сначала теми, у кого больные легкие, потом шли остальные. К весне в этом бараке оставалось только несколько человек.
Тов. коменданту Кем. пер. пункта.
Убедительно прошу Вашего распоряжения о возвращении мне отнятых у меня двух ножей: столового и перочинного. У меня вставная челюсть; без ножа я не могу не только откусить кусок сахару, но даже корки хлеба.Я привез из Внутренней тюрьмы ГПУ, где у меня было разрешение как от врача, так и от начальника тюрьмы, ножи, позволенные в качестве единственного исключения во всей тюрьме, вследствие моей старости и отсутствия у меня своих зубов. Не искрошив предварительно ножом хлеба, который выданный вперед на две недели очень черствеет, я лишен возможности есть его, а хлеб составляет мою главную пищу.
Почтительно прошу войти в мое положение и приказать вернуть мне ножи.
Заключенный в 4-м бараке Владимир Кривош (Неманич)*
Резолюция коменданта:
Установленные правила для всех являются обязательными и исключений быть не может!
* профессор В. Кривош (Неманич) работал переводчиком в Комиссариате Иностранных Дел. Бегло разговаривал практически на всех языках мира, включая китайский, японский, турецкий и все европейские языки. В 1923 г. был осужден на десять лет по статье 66, как большинство иностранцев, "за шпионаж в пользу мировой буржуазии" и сослан на Соловки. Вышел на свободу в 1928 г.
P.S. Этим небольшим рассказом о Соловках передаю привет депутату от "Единой России", бывшему заместителю генпрокурора РФ Владимиру Колесникову и его коллегам, которые хотят вернуть памятник Феликсу Дзержинскому на Лубянскую площадь.
фотографии: © drugoi
архивные фотографии и тексты воспоминаний © Ю. Бродский "Соловки. Двадцать лет особого назначения", РПЭ, 2002 г.