Основные мотивы лирики Фета. Проблемы идеала

Поэзия Фета, не столь широ-кая по тематике, необыкновенно богата разнообразными оттенками чувства, эмоциональных состояний. Она неповторима по своему мелодическому рисунку, насыщена бесконечными сочетаниями цветов, звуков, красок. В своем творчестве поэт предвосхищает мно-гие открытия «серебряного века». Новизна его лирики ощущалась уже современниками, которые отмечали «умение поэта ловить не-уловимое, давать образ и название тому, что до него было не чем иным, как смутным мимолетным ощущением души человеческой, ощущением без образа и названия» (А.В. Дружинин).

Действительно, лирику Фета характеризует импрессионистич-ность (от франц. impersion — впечатление). Это особое качество ху-дожественного стиля, для которого характерны ассоциативные обра-зы, стремление передать первозданные впечатления, мимолетные ощущения, «мгновенные снимки памяти», складывающиеся в цель-ную и психологически достоверную поэтическую картину. Таковы, по сути, все стихотворения Фета.

Слова у поэта многозвучны и многозначны, эпитеты показывают не столько прямые, сколько косвенные признаки предметов, к ко-торым они относятся («тающая скрипка», «благовонные речи», «се-ребряные сны»). Так эпитет «тающая» к слову скрипка передает не качество самого музыкального инструмента, а впечатление от ее звуков. Слово в поэзии Фета, теряя точный смысл, приобретает осо-бую эмоциональную окраску, при этом стирается грань между пря-мым и переносным смыслом, между миром внешним и внутренним. Часто все стихотворение строится на этой зыбкости значений, на развитии ассоциаций («Ярким солнцем в саду пламенеет костер…», «Шепот, робкое дыханье…», «Сияла ночь. Луной был полон сад…»). В стихотворении «На кресле отвалясь, гляжу в потолок…» целый ряд ассоциаций нанизывается друг на друга: кружок от лампы на потолке, слегка вертящийся, вызывает ассоциацию с кружащимися над садом грачами, которые, в свою очередь, навевают воспомина-ние о расставании с любимой женщиной.

Такая ассоциативность мышления, умение передать мгновения жизни, мимолетные, ускользающие чувства и настроения помогли Фету подойти вплотную к решению проблемы «невыразимости» по-этическим языком тончайших движений человеческой души, над ко-торой бились Жуковский, Лермонтов, Тютчев. Ощущая, подобно им, «как беден наш язык», Фет уходит от слов в стихию музыкальности. Звук становится основной единицей его поэзии. Композитор П.И.Чайковский даже назвал Фета поэтом-музыкантом. Сам поэт говорил: «Ища воссоздать гармоническую правду, душа художника сама приходит в соответственный музыкальный строй. Нет музы-кального настроения — нет художественного произведения». Музы-кальность лирики Фета выражается в особой плавности, напевности его стиха, разнообразии ритмов и рифм, искусстве звукового повтора. Материал с сайта

Можно сказать, что поэт использует музыкальные средства воздействия на читателя. Для каждого стихотворения Фет находит ин-дивидуальный ритмический рисунок, употребляя необычные соче-тания длинных и коротких строк («Сад весь в цвету, / Вечер в огне, / Так освежительно-радостно мне!»), звуковые повторы, основанные на ассонансах и консонансах (в стихотворении «Шепот, робкое дыха-нье…» ассонансы на -а: соловья — ручья — конца — лица — янта-ря — заря), разнообразные размеры, среди которых особо выделяют-ся трехсложные, прекрасно вписывающиеся в традицию романсов («На заре ты ее не буди…», написанное анапестом). Не случайно очень многие из стихотворений Фета были положены на музыку.

Художественные открытия Фета были восприняты поэтами «се-ребряного века». Александр Блок считал его своим непосредствен-ным учителем. Но далеко не сразу такая необычная, ни на что не похожая лирика Фета завоевала признание читателей. Выпустив первые сборники своих стихов еще в 1840-1850-х годах, Фет надолго уходит из литератур ной. жизни и остается известен только узкому кругу ценителей. Интерес к нему возрос на рубеже веков, во время нового расцвета русской поэзии. Именно тогда творчество Фета по-лучило заслуженную оценку. Он по праву был признан тем, кто, по словам Анны Ахматовой, открыл в русской поэзии «не календар-ный, настоящий двадцатый век».

Р.Г. Магина

Литературная позиция А.А. Фета общеизвестна. В современном литературоведении является доказанным положение о романтическом характере его лирики, об односторонности тематики его поэзии, о настроенности поэта на восприятие только прекрасного.

Эта последняя черта обусловила эстетизм Фета, и она определила, на наш взгляд, основные особенности романтического стиля его лирики.

Как вешний день, твой лик приснился снова, —

Знакомую приветствую красу, И по волнам ласкающего слова

Я образ твой прелестный понесу...

Характерная особенность фетовской интонации — ее одновременная обнаженность и сдержанность — обусловлена неизменностью характера лирического героя его стихотворений, основанного на ярко выраженном субъективном восприятии действительности, на убеждении в автономности искусства и неприемлемости для поэта прозаической земной жизни.

Романтическая детализация, ее фрагментарность, некоторая вычурность и претенциозность создают стилистическое соответствие между крайним философским субъективизмом Фета и поэтическим воплощением этого субъективизма. Происходит это по двум причинам: во-первых, романтическая деталь у Фета не бывает бесстрастной. Это почти обязательное для всех романтиков правило проявляется в лирике Фета особенно ярко. Он играет словом, находя оттенки, краски, звуки в их непривычном ракурсе, в неожиданном, подчас парадоксальном смысловом соотношении (поющие муки, страданье блаженства, безумно-счастливое горе) и делает это намеренно.

Во-вторых, романтическая деталь у Фета всегда несет в себе субъективно-оценочный элемент, и разновидности ее следует определять по признакам: традиционность и нетрадиционность, образная конкретность и абстрактность. Разумеется, наличие нетрадиционных абстрактных и конкретно-образных деталей в романтической поэзии еще не есть доказательство оригинальности и неповторимости поэтического творчества. Весь вопрос состоит в том, в каком соотношении находятся традиционность и нетрадиционность романтической детали и как, в какой индивидуальной манере используются нетрадиционные словесно-изобразительные средства в контексте поэтического произведения, каким путем слово связано в контексте стихотворения с общим поэтическим мировосприятием автора, с основной поэтической интонацией произведения и всего творчества в целом.

Известно, что Фет был тонким наблюдателем, умеющим фиксировать переходные моменты в жизни природы, ее полутона, сложные взаимопереплетения оттенков, красок, звуков. На это давно обратили внимание исследователи, иногда называя Фета в связи с такой индивидуальной манерой «поэтом-импрессионистом прежде всего, поэтом тонких намеков, еле слышимых звуков и едва заметных оттенков. В этом он прямой предшественник декадентов, символистов». И, как справедливо указывает Д.Д. Благой, «уже почти с самого начала, с 40-х годов, романтизм Фета — его поэзия, способная улавливать... неуловимо музыкальные впечатления, зыбкие душевные движения в их, как и в природе, окружающей человека, «трепете», «дрожи», живой динамике переливов красок и звуков, «волшебных изменений милого лица», «непрестанных колебаниях», «переходах, оттенках», диалектическом сочетании противоположностей — был окрашен чертами, которые значительно позднее получили название «импрессионизм».

Нет, не жди ты песни страстной. Эти звуки — бред неясный,

Томный звон струны; Но, полны тоскливой муки,

Навевают эти звуки

Ласковые сны. Звонким роем налетели, Налетели и запели

В светлой вышине. Как ребенок им внимаю,

Что сказалось в них — не знаю.

И не нужно мне…

Вся вселенная, как в фокусе, сосредоточилась у Фета на сознании своего «Я» и на стремлении найти необходимое словесное воплощение такого восприятия действительности.

Из общей романтической концепции Фета вытекает еще одна особенность, его поэзии: возвышенная романтическая деталь в контексте одного произведения соседствует с деталью прозаической и — более того, — с деталью реалистически убедительной. Эта особенность — следствие того, что Фет не отворачивается от реального мира, он лишь выборочно извлекает из него необходимые ему впечатления:

Спи — еще зарею

Холодно и рано;

Звезды за горою

Блещут средь тумана;

Петухи недавно

В третий раз пропели,

С колокольни плавно

Звуки пролетели...

Блестящие туманные звезды и плывущие нежные звуки колокола (детали явно романтические) стоят в контексте стихотворения рядом с недавно пропевшими петухами. Правда, петухи у Фета «поют», но реалистическая окраска этой детали тем не менее очевидна. В результате этого создается лексическое несоответствие, которое определяет неповторимый стиль фетовской лирики и в то же время в значительной степени расширяет семантические возможности русской романтической лирики XIX в.

Лирика Фета по стилю и интонации осталась в основе своей в пределах русского романтизма середины XIX в., хотя есть в ней существенная особенность выражения лирического чувства, которая сближает Фета с поэзией начала XX в.: это соединение понятий различного логического ряда в едином словосочетании (например, у Блока: «...Там лицо укрывали в разноцветную ложь», «У задумчивой двери хохотал арлекин», «У царицы синие загадки»; у Брюсова: «На зыби яростной мгновенного мы двое», «безмолвный крик желанья пленного...»).

Фет пользуется этим приемом шире и смелее, чем символисты, и классическим примером этого является стихотворение «Певице»:

Уноси мое сердце в звенящую даль,

Где как месяц за рощей печаль;

В этих звуках на жаркие слезы твои

Кротко светит улыбка любви…

В этом стихотворении в наибольшей степени отразилась, на наш взгляд, индивидуальная поэтическая манера автора, все наиболее характерные черты, свойственные его лирике: апофеоз личности и субъективного авторского сознания, отражение впечатлений объективного мира в абсолютизированном идеалистическом романтическом герое; широкое использование оценочных романтических деталей, сильный импрессионистический подтекст и, наконец, соединение понятий различного логического ряда в едином словосочетании (звенящая даль, незримые зыби, серебристый путь, голос горит, прилив жемчугу, кроткая печаль). Метрический рисунок стиха, строго и до конца выдержанный, определяет с самого начала заданную интонацию стихотворения, написанного анапестом. Фет вообще широко использовал анапест с его восходящей интонацией («Все вокруг и пестро так и шумно», «Истрепалися сосен мохнатые ветви от бури», «Я тебе ничего не скажу», «Моего тот безумства желал», «Запретили тебе выходить», «Вечер», «От огней, от толпы беспощадной» и др.).

Стихотворение «Благовонная ночь, благодатная ночь» — еще один характерный для лирики Фета пример, повторяющий во многом стиль стихотворения «Певице»: то же строгое чередование четырехстопного и трехстопного анапеста с одними мужскими окончаниями, те же классические четверостишия и еще более заметный импрессионистический подтекст:

Благовонная ночь, благодатная ночь,

Раздраженье недужной души!

Все бы слушал тебя — и молчать мне невмочь

В говорящей так ясно тиши…

В этом стихотворении на традиционном романтическом фоне (лазурная высь, немигающие звезды, тень непроглядная ветвей, сверкающий ключ, шепот струй) звучат характерные только для Фета смысловые обороты: месяц смотрит прямо в лицо, и он — жгуч; ночь, наполненная красотой, становится серебристой, а все вокруг и горит, и звенит. Звуковые и зрительно ощутимые детали соединяются в одном общем представлении, в одной почти фантастической картине. Она возникает в неопределенных, смутных очертаниях как раз в тот момент, когда в стихотворении появляется понятие «невозможная мечта»:

Словно все и горит и звенит заодно,

Чтоб мечте невозможной помочь;

Словно, дрогнув слегка, распахнется окно

Поглядеть в серебристую ночь.

Представление (или мечта) о распахнувшемся в серебристой ночи окне связано с грезами о любви. Так, благодаря цепочке ассоциативных деталей, возникающих в сознании человека, создается Фетом лирический подтекст стихотворения, отражающий сложное состояние души, в котором жизнь природы и движение человеческой мысли сливаются в единый поток лирического сознания.

Используя детали внешнего мира, которые на первый взгляд нельзя соединить в один логический ряд, Фет приходит часто к неожиданным ассоциативным связям, намеренно подчеркивая это в своих стихотворениях, легко переходя от предмета к абстрактному понятию, иногда никак не связанным между собой. Поэту важно прежде всего выразить свое субъективное восприятие, пусть нелогичное, плохо объяснимое и отрывочно воспроизведенное:

Я долго стоял неподвижно,

В далекие звезды вглядясь, —

Меж теми звездами и мною

Какая-то связь родилась.

Я думал... не помню, что думал;

Я слушал таинственный хор,

И звезды тихонько дрожали,

И звезды люблю я с тех пор...

В восьми строках этого стихотворения — пять личных местоимений; четыре из них — местоимения 1-го лица им. падежа — составляют единый семантический ряд с усилительным звучанием от первого к последнему словосочетанию: я стоял, я думал, я слушал, я люблю. Это придает особую доверительность интонации и подчеркивает романтическую субъективность всего стихотворения.

Субъективность и нелогичность повествования определяют еще одну особенность поэзии Фета — ее фрагментарность. Отрывочность повествования, как правило, лишь констатировалась исследователями и ставилась в упрек Фету без попытки как-либо объяснить это явление, найти его корни. Более того, многие пародии на стихи поэта заостряли внимание именно на этой особенности его лирики, использовали ее как повод для насмешек и негативных критических оценок. Между тем мы убеждены, что это явление — намеренная авторская позиция, установка на подчеркивание субъективности повествования, на некую универсальную свободу лирического чувства и его отражения в поэзии. Фет дает многочисленные образцы такой свободы (от логики, от общепринятых поэтических шаблонов, от устойчивых семантических рядов слов), которую так упорно — главным образом в теоретическом плане — декларировали после Фета русские символисты. Они же возвели эту свободу в абсолют и в крайних ее проявлениях довели до абсурда. Для Фета же главное — создать искреннюю интонацию в лирическом стихотворении, поэтическое настроение, эмоциональный подтекст, пусть даже на основе нелогичной, абсурдной информации, используя ее как почти нейтральный фон, как безликий строительный материал; главное — создать впечатление, в этом суть выражения чувства в лирике Фета.

Б.Я Бухштаб отмечает: «Фет выпустил свой первый сборник в один год с Лермонтовым, а последний — в эпоху, когда уже началось движение символистов. Долгий творческий путь Фета как бы связывает в истории русской поэзии романтизм Жуковского с романтизмом Блока». Эта связь достаточно четко прослеживается в стиховых формах лирики Фета.

Многое в облике стиха Фет строит, опираясь на авторитетные поэтические каноны и традиции русской поэзии (например, строфика большинства его стихотворений определяется их романсностью). Тем не менее стиховые вариации Фета достаточно многообразны и интересны во всех отношениях: и в области рифмы, и в синтаксическом построении стиха, и в строфике, и в звукописи, и особенно в метрике. Как правило, именно метры определяют у Фета основной ритмический рисунок стиха, его своеобразие. Главное отличие метрики поэта — отсутствие ритмического единообразия в пределах конкретного произведения. Фет очень смело варьирует ритм за счет соединения и чередования в одном стихе или в одном произведении различных стихотворных размеров. Трехсложники — основной источник ритмических вариаций стиха для поэта. Большинство новых, впервые разработанных им форм, — это сочетания трехсложников и двусложников, как в разных стихах, так и внутри стиха, но всегда в пределах одного произведения.

Фет вписал новую страницу в историю русского свободного стиха. По существу, он является его первооткрывателем, так как единичные случаи верлибров до Фета (Сумароков, Жуковский, Глинка) остаются именно единичными случаями, но после Фета свободный стих прочно входит в практику русской версификации. Свободный стих Фета еще недостаточно изучен, хотя в одной из работ, посвященных истории верлибра, говорится о том, что «существенная страница истории свободного стиха в России написана Фетом».

При сравнительно небольшом количестве верлибров Фет выработал в них некую характерную общность, отраженную, на наш взгляд, в позднейших поэтических опытах русских поэтов, — он определил на многие десятилетия вперед отличительные качества русского верлибра как особой формы национального стиха.

В чем причина обращения поэта к свободным формам? Ведь он довольно строго в целом следует традиционным силлабо-тоническим ритмам; отступление от них— скорее исключение из правил. Верлибры же зачеркивали самым решительным образом традиционную четкую ритмику и метрику, не говоря уже о важной для Фета музыкальности стиха.

На наш взгляд, важнейшей причиной появления у Фета свободных форм является общий философский характер его поэзии и вытекающее отсюда стремление поэта акцентировать внимание на смысловой стороне произведения (эта тенденция очень заметна именно в произведениях, написанных верлибром). В традиционном размеренно-музыкальном стихе он не всегда находил точные в смысловом отношении слова, — мешала импрессионистическая неопределенность и недосказанность. Философичность же (чаще всего подчеркнутая) и одновременная лаконичность и отточенность поэтической мысли так удачно «вписывались» в новые аметрические формы, что не остается сомнения в их неслучайном появлении в поэзии Фета.

Форма свободного стиха позволяла Фету прежде всего оттолкнуться от старой стиховой традиции и именно в верлибре на первый план выступало философское звучание его поэзии, философичность представала здесь как будто в чистом виде, лишенная метрического и музыкального обрамления (стихотворения «Я люблю многое, близкое сердцу», «Ночью как-то вольнее дышать мне», «Нептуну Леверрье» и др.).

Поэзия А. Фета завершает собой развитие русского философско-психологического романтизма в лирике XIX в. Бесспорная оригинальность этой поэзии, искренность и глубина лирического переживания, особый светлый взгляд на мир, запечатленный в музыке стиха, — это и есть то главное, что мы ценим в лирике Фета.

Противоречивость жизни и личности Фета, времени, в которое ему выпало жить, практически не отразилась в его лирике, гармоничной, по преимуществу светлой, жизнеутверждающей. Поэт сознательно стремился противопоставить собственным неудачам и испытаниям, прозе жизни, угнетающей человеческий дух, «чистый и свободный воздух поэзии».
Обращаясь в стихотворении «Поэтам» (1890) к собратьям по перу, Фет писал:
С торжищ житейских, бесцветных и душных,
Видеть так радостно тонкие краски,
В радугах ваших, прозрачно-воздушных,
Неба родного мне чудятся ласки.
Оригинальный взгляд на поэзию он формулировал так: «Поэт есть сумасшедший и никуда не годный человек, лепечущий божественный вздор». В этом высказывании выражена мысль об иррациональности поэзии. «Что не выразишь словами, звуком на душу навей», — вот задача поэта. Творчество Фета в соответствии с этой установкой чрезвычайно музыкально. Он, как правило, не стремится создавать картины, а говорит о своем впечатлении от увиденного, услышанного, осмысленного. Не случайно Фета называют предшественником импрессионизма (от франц. Impression — впечатление), направления, утвердившегося в искусстве рубежа XIX—XX вв.
Стихотворение «Майская ночь» (1870) показательно для уяснения творческой методологии Фета. Оно являет собой оригинальный сплав романтизма и реализма. Поэт, вроде бы, говорит о невозможности счастья «на суетной земле... в среде убогой», «оно — как дым», но идеал Фета все же реализуется в сугубо земной, хотя возвышенной и прекрасной любви, в столь же полных жизни, красок, запахов картинах природы. Социальное, житейское поэт последовательно противопоставляет иным проявлениям земного бытия, полным эстетического содержания.
Природа — не просто одна из тем лирики Фета, но важнейший источник поэтической образности большинства его стихотворений.
В стихотворении «Вечер» (1855) с удивительной тонкостью передан сам процесс перехода природы от дневного к ночному состоянию. Вся первая строфа составлена из безличных предложений, призванных выразить текучесть, переходность момента, движение, в котором находится мир:
Прозвучало над ясной рекою,
Прозвенело в померкшем лугу,
Прокатилось над рощей немою,
Засветилось на том берегу.
Затем синтаксис становится более полным, как бы создавая впечатление ставших в вечернем свете более четкими контуров предметов.
Переходные, пограничные состояния природы особенно привлекают поэта. Они запечатлеваются как слепок тайных желаний человеческой души, стремящейся к возвышенному и любящей земное. В стихотворении «Заря прощается с землею...» (1858) этот человеческий аспект восприятия происходящего в мире выражен отчетливо. Позиция лирического героя обозначена уже в первой строфе:
Смотрю на лес, покрытый мглою,
И на огни его вершин.
Именно ему принадлежат восхищенные восклицания двух последующих четверостиший, он размышляет о том, что деревья, стремящиеся в небо вслед за уходящими солнечными лучами:
Как будто, чуя жизнь двойную
И ей овеяны вдвойне, —
И землю чувствуют родную,
И в небо просятся оне.
...Как душа человека — в этом убеждает одухотворенная картина вечернего леса, созданная поэтом.
Фет не акцентирует связь человека с природой, она проявляется как естественное качество изображаемой жизни, героев. В этом, кроме проанализированных выше, убеждает и стихотворение «Еще весны душистой нега» (1854). Полные снега овраги, гремящая по утренней морозной земле телега, пролетающие вестниками весны птицы, «красавица степная с румянцем сизым на щеках» изображены как естественные части общей картины жизни, ждущей очередного и вечно нового прихода весны.
Синтаксическая «крайность» характеризует и строй стихотворений «Это утро, радость эта...» (1881), «Шепот, робкое дыханье...» (1850). Здесь поэт вовсе отказывается от глаголов. При этом стихотворения наполнены событиями жизнью, движением. В пейзажном стихотворении «Это утро, радость эта...» перечисление, нагнетание примет весны может показаться «голым», безоценочным: «Эти горы, эти долы, эти мошки, эти пчелы, этот зык и свист». Но все перечисляемое окрашено в совершенно определенные тона первой строкой, как первым лучом утреннего весеннего солнца. И повторяющееся 23 раза в разных вариантах местоимение — «это», «эта», «этот», «эти» — как бы связывает разрозненные кусочки бытия в единую живую и движущуюся картину Каждый повтор — как вдох и выдох восторга перед открывающейся красотой преображенной весенней природы.
В стихотворении «Шепот, робкое дыханье...» при отсутствии сказуемых поэт создает последовательный рассказ о любовном свидании, вечерней встрече (первая строфа), дивной ночи, проведенной любящими наедине (вторая строфа), расставанье на утренней заре (третья строфа). Природа дает поэту краски для создания картины полной неги и в то же время целомудренной любви. Прием психологического параллелизма использован здесь поэтом с высшим мастерством. Любовь в изображении Фета драгоценна каждым своим мигом, даже слезы расставания — одно из проявлений счастья, переполняющего любящих и выплеснувшегося в финальной строке:
И заря, заря!
Стихотворения «На заре ты ее не буди», «Я пришел к тебе с приветом...» также являются классическими образцами любовной лирики Фета. Впрочем, как всегда у Фета, можно говорить лишь о доминирующей в произведении теме, но ее развитие включает в орбиту художественного изображения иные темы, мотивы, образный мир расширяется, стремясь охватить бытие в целом.
В «Я пришел к тебе с приветом...» (1843) лирический герой стремится приобщить любимую к тому миру, который любит, которому органически принадлежит. В первых двух строфах он является ей, как вестник вечно радостного, прекрасного, обновляющегося с каждым новым днем мира живой природы. И как органичная ее часть, естественное продолжение должны восприниматься любовь, песня, о которых идет речь дальше.
Характерной особенностью картин Фета является обобщенность, частое отсутствие конкретики, индивидуального лика того, о чем идет речь. Излюбленные им образы — солнце, луна, свет, лес, воздух, день, вечер, утро, ночь — едины для всех. И в этом стихотворении речь идет о лесе, листьях, ветках, птицах вообще. Каждый читатель имеет возможность наполнить образы, воплощенные поэтом в индивидуально-неповторимой стихотворной форме, собственным зрительным, звуковым, чувственным содержанием, конкретизировать их в своем воображении за счет знакомых, дорогих и близких только ему картин, деталей.
То же можно сказать и о возлюбленной, к которой обращается лирический герой. Очевидно, что ему нет необходимости рисовать ее индивидуализированный портрет, говорить о каких-то личностных психологических качествах, потому что он ее знает, да к тому же и любит, и эта любовь делает прекрасным все окружающее. Читатель через собственный жизненный опыт может прикоснуться к доступному для всех, хрупкому и прекрасному чувству, которое так эмоционально вылилось в восклицаниях лирического героя стихотворения. Предельная обобщенность сочетается у Фета с удивительной интимностью переживания.
Так же естественно, как светит солнце, непреднамеренно, как приходит любовь, рождается и поэзия, песня, о которой идет речь в заключительной строфе стихотворения. И неважно, о чем она будет. Радость, счастье, «веселье», доступные каждому, явятся в ней — это важнее. Красота природы, любви, поэзии, жизни воплощается в этом стихотворении Фета в неразрывном и естественном единстве.
Лирика А.А.Фета по праву считается одним из наиболее ярких и оригинальных явлений русской поэзии. Она серьезно повлияла на развитие поэтов последующих десятилетий, и главное, позволяет новым поколениям читателей приобщиться к миру непреходящей красоты человеческих чувств, природы, тайной власти загадочного и прекрасного музыкального слова.

В русской поэзии трудно найти поэта более «мажорного», чем Афанасий Афанасьевич Фет (1820—1892). Это поэзия жизнеутверждающей мощи , которой напоен каждый звук, первозданной свежести и благоухания. Поэзия Фета ограничена узким кругом тем. В ней отсутствуют гражданские мотивы, социальные вопросы. Суть его взглядов на назначение поэзии в выходе из мира страданий и печали окружающей жизни — погружение в мир красоты. Именно красота — главный мотив и идея творчества великого русского лирика. Красота, явленная в поэзии Фета, — стержень бытия и мира. Тайны красоты, язык ее созвучий, ее многоликий образ и стремится воплотить поэт в своих творениях. Поэзия — храм искусства, а поэт — жрец этого храма.

Особенности тематики поэзии А. Фета

Основные темы поэзии Фета — природа и любовь, как бы слитые воедино. Именно в природе и любви, как в единой мелодии, соединены вся красота мира, вся радость и очарование бытия. В 1843 году появилось стихотворение Фета, которое по праву можно назвать его поэтическим манифестом:

Я пришел к тебе с приветом

Рассказать, что солнце встало,

Что оно горячим светом

По листам затрепетало;

Три поэтических предмета — природа, любовь и песня — тесно связаны между собой, проникают друг в друга, образуя фетовскую вселенную красоты. Используя прием олицетворения, Фет одушевляет природу, она у него живет: «лес проснулся», «солнце встало... затрепетало». И поэт полон жажды любви и творчества.

Импрессионизм в лирике А. Фета

Впечатления поэта о мире, окружающем его, передаются живыми образами. Фет сознательно изображает не сам предмет, а то впечатление, которое этот предмет производит. Его не интересуют детали и подробности, не привлекают неподвижные, законченные формы, он стремится передать изменчивость природы, движение человеческой души. Эту творческую задачу помогают решить своеобразные изобразительные средства: не четкая линия, а размытые контуры, не цветовой контраст, а оттенки, полутона, незаметно переходящие один в другой. Поэт воспроизводит в слове не предмет, а впечатление. С таким явлением в литературе мы впервые сталкиваемся именно в поэзии Фета. (В живописи это направление называется импрессионизмом.) Привычные образы окружающего мира приобретают совершенно неожиданные свойства.

Фет не столько уподобляет природу человеку, сколько наполняет ее человеческими эмоциями, так как предметом его поэзии становятся чаще всего именно чувства, а не явления, которые их вызывают. Часто искусство сравнивают с зеркалом, отражающим реальную действительность. Фет же в своих стихах изображает не предмет, а его отражение; пейзажи, «опрокинутые» в зыбкие воды ручья, залива, как бы двоятся; неподвижные предметы колеблются, качаются, дрожат, трепещут.

В стихотворении «Шепот, робкое дыханье...» быстрая смена статичных картин придает стиху удивительную динамичность, воздушность, дает поэту возможность изобразить тончайшие переходы из одного состояния в другое:

Шепот, робкое дыханье,

Трели соловья,

Серебро и колыханье

Сонного ручья,

Свет ночной, ночные тени,

Тени без конца,

Ряд волшебных изменений

Милого лица,

В дымных точках пурпур розы,

Отблеск янтаря,

И лобзания, и слезы,

И заря, заря!..

Без единого глагола, только краткими назывными предложениями, как художник — смелыми мазками, Фет передает напряженное лирическое переживание. Поэт не изображает подробно развитие взаимоотношений в стихах о любви, а воспроизводит лишь самые значимые минуты этого великого чувства.

Музыкальность поэзии А. Фета

Стихотворение «Сияла ночь. Луной был полон сад. Лежали...» напоминает пушкинское «Я помню чудное мгновенье...»:

Сияла ночь. Луной был полон сад. Лежали

Лучи у наших ног в гостиной без огней.

Рояль был весь раскрыт, и струны в нем дрожали,

Как и сердца у нас за песнию твоей.

Это стихотворение навеяно пением Т. А. Кузьминской (сестры Софьи Андреевны Толстой), описавшей этот эпизод в своих воспоминаниях.

Стихи Фета необыкновенно музыкальны. Это чувствовали и композиторы, современники поэта. П. И. Чайковский говорил о нем: «Это не просто поэт, скорее поэт-музыкант...» Фет считал музыку высшим видом искусства и доводил свои стихи до музыкального звучания. Написанные в романсово-песенном ключе, они очень мелодичны, недаром целый цикл стихов в сборнике «Вечерние огни» Фет назвал «Мелодии». Воспевая красоту, Фет стремится «усилить бой бестрепетных сердец». В стихотворении «Одним толчком согнать ладью живую...» поэт так говорит о призвании «избранника»:

Одним толчком согнать ладью живую

С наглаженных отливами песков,

Одной волной подняться в жизнь иную,

Учуять ветр с цветущих берегов…

Особенности творческого пути

Рождение поэта сильно отразилось на его творческом пути. Отец Фета, богатый и родовитый Орловский помещик Афанасий Шеншин, будучи в германии тайно увёз от туда в Россию жену немецкого чиновника (Фет) Шарлоту. Вскоре шарлота родила сына будущего поэта, который получил имя Афанасий. Шарлота перешла в православие под именем Елизавета, и они венчались в церкви. Через много лет церковные власти раскрыли всё это, и в 15 лет он стал считаться не русским дворянином Шеншиным, а проживающим в России сыном немецкого чиновника Фета. Он лишился всех прав связанных с дворянством. Это его сильно потрясло. Лишь в 1873г. просьба о признании его сыном Шеншина была удовлетворена, но поэт решил сохранить своё имя Фет как литературное. Всё это сильно повлияло на его творческий путь. Чтобы «не убить себя», он сознавал в себе «человека гения» (по Шопенгауэру, философу) и «человека пользы», «Фета» и «Шеншина». Ненавидимое имя «Фет» оказалось связано с любимым искусством, а желанное и, всеми правдами и неправдами, достигнутое «Шеншин» - с той жизненной и житейской практикой, от которой сам так жестоко страдал:

Я между плачущих Шеншин,

И Фет я только средь поющих…

«Чистое искусство» Фета рождало бесконечную неудовлетворённость всем тем, чем жил «человек пользы» Шеншин. «Фет-Шеншин» - единство противоположностей были неразрывно и органически в нём связаны и сплетены. Музыка Чайковского крепко была связана с музой Фета. Чайковский, говоря о несомненной гениальности Фета, говорил о его таланте, как о необъяснимом явлении, ни социально, ни вообще никак.

Лирика

В личности Афанасия Фета удивительным образом сошлись два абсолютно разных человека: тёртый, битый жизнью практик и вдохновенный, неутомимый, буквально до последнего вздоха (а умер он в возрасте 72 лет), певец красоты и любви.

Незаконнорожденный сын мелкого немецкого чиновника, он лишился при этом статуса дворянского сына. Он пытался "выслужить" дворянство, но 13 лет армейской и гвардейской лямки ничего не дали. Тогда он женился по расчету на старой и богатой помещице, стал жестоким и прижимистым сельским хозяином- эксплуататором. Революционерам и даже либералам Фет никогда не сочувствовал и, чтобы достичь желаемого дворянства, долго и громко демонстрировал свои верноподданнические чувства. И только когда Фету было уже 53 года, Александр II изложил благоприятную резолюцию на его прошение. Доходило до смешного: если тридцатилетний Пушкин считал оскорблением пожалование ему царем камер-юнкерского звания (это придворный чин, обычно даваемый молодым людям до 20 лет), то этот русский лирик специально выхлопотал себе камер-юнкерство уже в 70 лет? И при этом Фет писал божественные стихи. Вот стихотворение 1888 года: «Полуразрушенный, полужилец могилы, О таинствах любви зачем ты нам поешь? Зачем, куда тебя домчать не могут силы, Как дерзкий юноша, один ты нас зовешь? Томлюся и пою. Ты слушаешь и млеешь. В напевах старческих твой юный дух живет. Цыганка старая одна еще поет.»

То есть буквально два человека жили в не самой приятной на вид, оболочке. Но какая сила чувства, мощь поэзии, какое страстное, юношеское отношение к красоте, к любви! Поэзия Фета недолго имела успех у современников в 40-е годы, а в 70 - 80-х годах это был успех весьма камерный, отнюдь не массовый. Но массам Фет был знаком, хотя они не всегда знали, что популярные романсы, которые они распевают (в том числе и цыганские) — на слова Фета. "О, долго буду я в молчаньи ночи тайной", "Какое счастие! и ночь и мы одни", "Сияла ночь. Луной был полон сад", "Давно в любви отрады мало", "В дымке-невидимке" и, конечно, "Я тебе ничего не скажу" и "На заре ты ее не буди" — вот лишь немногие стихотворения Фета, положенные на музыку разными композиторами. Лирика Фета тематически крайне бедна: красота природы и женская любовь — вот и вся тематика. Но какой огромной мощи достигает Фет в этих узких пределах. Вот стихотворение 1883 года:

«Только в мире и есть, что тенистый
Дремлющих кленов шатер.
Только в мире и есть, что лучистый
Детски задумчивый взор.
Только в мире и есть, что душистый
Милой головки убор.
Только в мире и есть этот чистый,
Влево бегущий пробор"

Это своеобразная онтология (философское учение о бытии) Фета, хотя философской его лирику назвать трудно. Мир поэта очень узкий, но какой же прекрасный, полный изящества. Грязь жизни, проза и зло жизни не проникали в его поэзию никогда. Прав ли он в этом? Видимо, да, если видеть в поэзии искусство по преимуществу. Красота и должна быть главным в ней. Гениальна лирика природы Фета: "Я пришел к тебе с приветом", "Шепот. Робкое дыханье", "Какая грусть! Конец аллеи", "Это утро, радость эта", "Жду я, тревогой объят" и множество других лирических миниатюр. Они разнообразны, непохожи, каждая являет собой неповторимый шедевр. Но есть общее: во всех них Фет утверждает единство, тождество жизни природы и жизни человеческой души.

В своей лирике природы Фет выступает как антинигилист: если для тургеневского Базарова "природа не храм, а мастерская, и человек в ней работник", то для Фета природа — единственно храм, храм и фон прежде всего любви, роскошная декорация для тончайших сюжетных изгибов любовного чувства, а во-вторых, храм для вдохновения, умиления и молитвы красоте. Если любовь для Пушкина была проявлением высшей полноты жизни, то для Фета любовь есть единственное содержание человеческого бытия, единственная вера. Эту мысль он утверждает в своих стихах с такой силой, что заставляет усомниться, не язычник ли он. У него и сама природа любит — не вместе, а вместо человека ("В дымке-невидимке"). В то же время вполне в христианском духе Фет считает человеческую душу частицей небесного огня, божьей искрой ("Не тем, господь, могуч, непостижим"), ниспосланной человеку для откровений, дерзаний, вдохновения ("Ласточки", "Учись у них — у дуба, у березы").

Удивительны поздние стихи Фета, 80 - 90-х годов. Дряхлый старик в жизни, в поэзии он превращается в горячего юношу, все мысли которого об одном — о любви, о буйстве жизни, о трепете молодости ("Нет, я не изменил", "Моего тот безумства желал", "Люби меня! Как только твой покорный", "Еще люблю, еще томлюсь").

Разберем стихотворение "Я тебе ничего не скажу", датированное 2 сентября 1885 года. В нем выражена часто встречающаяся у романтиков мысль о том, что языком слов нельзя передать жизнь души, тонкости чувства. Поэтому любовное свидание, как всегда, в окружении роскошной природы, (открывается молчанием: "Я тебе ничего не скажу..."). Романтики не доверяли языку слов как средству выражения души человека, тем более поэта. Впрочем, назвать Фета романтиком затруднительно: очень уж он "земной".Тем не менее, уделом героя стихотворения остается "молча твердить" слова любовного признания. И этот оксюморон (сочетание контрастных по смыслу слов) становится главным словесно-художественным образом стихотворения. Но все-таки, почему он молчит? Какая мотивировка дается этому? Вторая строка уточняет: "Я тебя не встревожу ничуть". Да, как свидетельствуют другие стихотворения, его любовь может и встревожить, взволновать девственную душу его избранницы своими "томленьями" и даже "содроганьями".

Есть и другое объяснение, оно в последней строке второй строфы: его "сердце цветет", подобно ночным цветам, о которых сообщается в начале строфы. Вот тождество человеческой души и природы, выраженное, как и во многих других произведениях Фета, с помощью особого художественного приема, называемого психологическим параллелизмом. К тому же грудь, т. е. вместилище эмоционально-духовного начала, героя "больная, усталая" (первая строка третьей, последней строфы). "Я дрожу" — от ночного ли холодка или от каких-то внутренних душевных причин. И поэтому конец стихотворения зеркально повторяет начало: "Я тебя не встревожу ничуть, / Я тебе ничего не скажу". Трехстопный анапест стихотворения звучит напевно: "Я тебе ничего не скажу", — неоднократно вдохновляло многих композиторов. Стихотворение привлекает тонкостью и изяществом выраженных в нем чувств и естественностью, негромкой простотой их словесного выражения.

Славу А. А. Фета в русской литературе составила его поэзия. Причем в читательском сознании он давно воспринимается как центральная фигура в области русской классической лирики. Центральная с хронологической точки зрения: между элегическими опытами романтиков начала XIX столетия и Серебряным веком (в знаменитых ежегодных обзорах русской литературы, которые печатал в начале 1840-х годов В. Г. Белинский, имя Фета стоит рядом с именем М. Ю. Лермонтова; итоговый же свой сборник «Вечерние огни» Фет издает в эпоху пред-символизма). Но центральная и в другом смысле — по характеру его творчества: оно в высшей степени отвечает нашим представлениям о самом явлении лирики. Можно было бы назвать Фета самым «лиричным лириком» XIX века.

Один из первых тонких ценителей фетовской поэзии критик В. П. Боткин главным ее достоинством называл лиризм чувства. Об этом же писал и другой его современник, известный литератор А. В. Дружинин: «Фет чует поэзию жизни, как страстный охотник чует неведомым чутьем то место, где ему следует охотиться».

Непросто сразу ответить на вопрос о том, как проявляется этот лиризм чувства, откуда берется это ощущение фетовского «чутья поэзии», в чем, собственно, состоит своеобразие его лирики.

По своей тематике на фоне поэзии романтизма лирика Фета, особенности и темы которой мы подробно разберем, достаточно традиционна. Это пейзажная, любовная лирика, антологические стихотворения (написанные в духе античности). И сам Фет в своем первом (изданном в то время, когда он был еще студентом Московского университета) сборнике «Лирический пантеон» (1840) открыто продемонстрировал свою верность традиции, представив своеобразную «коллекцию» модных романтических жанров, подражая Шиллеру, Байрону, Жуковскому, Лермонтову. Но это был ученический опыт. Собственный голос Фета читатели услышали чуть позже — в его журнальных публикациях 1840-х годов и, главное, в последующих его сборниках стихотворений — 1850,1856 годов. Издатель первого из них, друг Фета поэт Аполлон Григорьев, в своей рецензии написал о самобытности Фета как поэта субъективного, поэта неопределенных, недосказанных, смутных чувств, как он выразился — «получувств».

Конечно, Григорьев имел в виду не размытость и неясность фетовских эмоций, а стремление поэта выразить такие тонкие оттенки чувства, которые не могут быть однозначно поименованы, охарактеризованы, описаны. Да Фет и не тяготеет к описательным характеристикам, к рационализму, наоборот — всячески стремится уйти от них. Тайна его стихов во многом определяется как раз тем, что они принципиально не поддаются растолкованию и вместе с тем производят впечатление удивительно точно переданного душевного состояния, переживания.

Таково, к примеру, одно из самых известных, ставшее хрестоматийным стихотворение «Я пришел к тебе с приветом... ». Лирический герой, захваченный красотой летнего утра, стремится поведать о ней своей любимой — стихотворение представляет собой произнесенный на одном дыхании монолог, обращенный к ней. Наиболее часто повторяющееся слово в нем — «рассказать». Оно возникает на протяжении четырех строф четырежды — как рефрен, определяющий настойчивое желание, внутреннее состояние героя. Однако никакого связного рассказа в этом монологе как раз и нет. Нет и последовательно выписанной картины утра; есть ряд маленьких эпизодов, штрихов, деталей этой картины, как будто выхваченных наугад восторженным взглядом героя. Но чувство, цельное и глубокое переживание этого утра в высшей степени есть. Оно сиюминутно, но сама минута эта бесконечно прекрасна; рождается эффект остановленного мгновения.

В еще более заостренной форме этот же эффект видим в другом стихотворении Фета — «Это утро, радость эта... ». Здесь чередуются, смешиваются в вихре чувственного восторга уже даже не эпизоды, детали, как это было в предшествующем стихотворении, а отдельные слова. Причем слова номинативные (называющие, обозначающие) — имена существительные, лишенные определений:

Это утро, радость эта,

Эта мощь и дня и света,

Этот синий свод,

Этот крик и вереницы,

Эти стаи, эти птицы,

Этот говор вод...

Перед нами как будто только простое перечисление, свободное от глаголов, глагольных форм; стихотворение-эксперимент. Единственное поясняющее слово, многократно (уже не четыре, а двадцать четыре (!) раза) возникающее на пространстве восемнадцати коротких строк — «это» («эти», «этот»). Согласимся: чрезвычайно неживописное слово! Казалось бы, оно так мало подходит для описания такого красочного явления, как весна! Но при чтении фетовской миниатюры возникает завораживающее, магическое, прямо проникающее в душу настроение. И в частности, заметим, благодаря неживописному слову «это». Многократно повторенное, оно создает эффект непосредственного видения, нашего соприсутствия в мире весны.

Являются ли остальные слова только отрывочными, внешне беспорядочными? Они выстроены в логически «неправильные» ряды, где соседствуют абстракции («мощь», «радость») и конкретные черточки пейзажа («синий свод»), где союзом «и» соединены «стаи» и «птицы», хотя, очевидно, подразумеваются птичьи стаи. Но и эта бессистемность значима: так выражает мысли человек, захваченный непосредственным впечатлением и глубоко его переживающий.

Зоркий глаз исследователя-литературоведа может выявить в этом как будто сумбурном перечислительном ряду глубинную логику: сначала взгляд, устремленный вверх (небо, птицы), потом — вокруг (ивы, березы, горы, долы), наконец — обращенный внутрь себя, в свои ощущения (мгла и жар постели, ночь без сна) (Гаспаров). Но это именно глубинная композиционная логика, восстанавливать которую читатель не обязан. Его дело — пережить, прочувствовать «весеннее» душевное состояние.

Ощущение удивительно прекрасного мира присуще лирике Фета, и во многом оно возникает благодаря такой внешней «случайности» отбора материала. Создается впечатление, что любые, наугад выхваченные взглядом из окружающего черты и детали упоительно прекрасны, но тогда (делает вывод читатель) таков и весь мир, остающийся за пределами внимания поэта! Такого впечатления Фет и добивается. Его поэтическая саморекомендация красноречива: «природы праздный соглядатай». Иными словами, красота природного мира не требует усилий для ее выявления, она бесконечно богата и как будто сама идет навстречу человеку.

Образный мир лирики Фета создается нетрадиционно: зрительные детали производят впечатление случайно «бросившихся в глаза», что дает повод называть фетовский метод импрессионистическим (Б. Я. Бухштаб). Цельность, единство фетовскому миру придают в большей степени не зрительные, а другие виды образного восприятия: слуховые, обонятельные, осязательные.

Вот его стихотворение, названное «Пчелы »:

Пропаду от тоски я и лени,

Одинокая жизнь не мила,

Сердце ноет, слабеют колени,

В каждый гвоздик душистой сирени,

Распевая, вползает пчела...

Если бы не заглавие, то начало стихотворения могло бы озадачить неотчетливостью своего предмета: о чем оно? «Тоска» и «лень» в нашем сознании — явления, достаточно далекие друг от друга; здесь же они соединены в единый комплекс. «Сердце» перекликается с «тоской», но в противовес высокой элегической традиции здесь сердце — «ноет» (фольклорно-песенная традиция), к чему тут же добавляется упоминание о совсем уж невозвышенных слабеющих коленях... «Веер» этих мотивов фокусируется в конце строфы, в ее 4-й и 5-й строках. Они готовятся композиционно: перечисление в рамках первой фразы все длится, перекрестная рифмовка настраивает читателя на ожидание четвертой строки, рифмующейся со 2-й. Но ожидание затягивается, оттягивается неожиданно продолжающей рифменный ряд строчкой со знаменитым «гвоздиком сирени» — первой зримой деталью, сразу впечатывающимся в сознание образом. Его возникновение завершено в пятой строке появлением «героини» стихотворения — пчелой. Но тут уже важна не внешне зримая, а звуковая ее характеристика: «распевая». Это распевание, помноженное на бесчисленное множество пчел («в каждый гвоздик»!), и создает единое поле поэтического мира: весеннего роскошного гула-гуда в буйстве цветущих сиреневых кустов. Вспоминается заглавие — и определяется главное в этом стихотворении: чувство, трудно передаваемое словом состояние весенней неги, «смутных душевных порывов, не поддающихся даже тени анализа прозаического» (А. В. Дружинин).

Птичьим криком, «зыком», «свистом», «дробью» и «трелями» созидался и весенний мир стихотворения «Это утро, радость эта...».

А вот примеры обонятельной и осязательной образности:

Что за ночь! Прозрачный воздух скован;

Над землей клубится аромат.

О, теперь я счастлив, я взволнован,

О, теперь я высказаться рад!

«Что за ночь…»

Еще аллей не сумрачен приют,

Между ветвей небесный свод синеет,

А я иду — душистый холод веет

В лицо — иду — и соловьи поют.

«Еще весна...»

На пригорке то сыро, то жарко,

Вздохи дня есть в дыханьи ночном...

«Вечер»

Насыщенное запахами, влагой, теплом, ощущаемое в веяниях и дуновениях, пространство лирики Фета ощутимо материализуется — и цементирует детали внешнего мира, превращая его в неделимое целое. В пределах этого единства слиты воедино природа и человеческое «я». Чувства героя не столько созвучны событиям природного мира, сколько принципиально неразделимы с ними. Это можно было видеть во всех текстах, о которых шла речь выше; предельное («космическое») проявление этого найдем в миниатюре «На стоге сена ночью...». А вот стихотворение, также выразительное в этом плане, которое относится уже не к пейзажной, а к любовной лирике:

Жду я, тревогой объят,

Жду тут на самом пути:

Этой тропой через сад

Ты обещалась прийти.

Стихотворение о свидании, о предстоящей встрече; но сюжет о чувствах героя разворачивается через демонстрацию частных деталей природного мира: «плачась, комар пропоет»; «свалится плавно листок»; «словно струну оборвал Жук, налетевши на ель». Слух героя предельно обострен, состояние напряженного ожидания, всматривания и вслушивания в жизнь природы переживается нами благодаря замеченным им, героем, мельчайшим штрихам жизни сада. Они соединяются, сплавляются воедино в последних строчках, своеобразной «развязке»:

Ах, как пахнуло весной!

Это наверное ты!

Для героя дуновение весны (весеннего ветерка) неразделимо с приближением любимой, и мир воспринимается целостным, гармоничным и прекрасным.

Этот образ Фет выстраивал на протяжении долгих лет своего творчества, сознательно и последовательно уходя от того, что сам называл «тягостями будничной жизни». В реальной биографии Фета таких тягостей было более чем достаточно. В 1889 году, подводя итог своему творческому пути в предисловии к сборнику «Вечерние огни» (третий выпуск), он писал о своем постоянном стремлении «отворачиваться» от будничного, от скорби, не способствовавшей вдохновению, «чтобы хотя на мгновение вздохнуть чистым и свободным воздухом поэзии». И несмотря на то что у позднего Фета появляется немало стихотворений и печально-элегического, и философско-трагедийного характера, в литературную память многих поколений читателей он вошел прежде всего как создатель прекрасного мира, хранящего вечные человеческие ценности.

Он жил представлениями об этом мире, а поэтому стремился к убедительности его облика. И это ему удавалось. Особая достоверность фетовского мира — своеобразный эффект присутствия — возникает во многом благодаря конкретике образов природы в его стихах. Как давно было замечено, у Фета, в отличие, скажем, от Тютчева, мы почти не встретим слов родовых, обобщающих: «дерево», «цветок». Гораздо чаще — «ель», «береза», «ива»; «георгин», «акация», «роза» и т. п. В точном, любовном знании природы и умении использовать его в художественном творчестве рядом с Фетом можно поставить, пожалуй, только И. С. Тургенева. И это, как мы уже отметили, природа, неотделимая от душевного мира героя. Она обнаруживает свою красоту — в его восприятии, и через это же восприятие раскрывается его душевный мир.

Многое из отмеченного позволяет говорить о сходстве лирики Фета с музыкой. На это обращал внимание сам поэт; о музыкальности его лирики неоднократно писала критика. Особенно авторитетно в этом отношении мнение П. И. Чайковского, считавшего Фета поэтом «безусловно гениальным», который «в лучшие свои минуты выходит из пределов, указанных поэзии, и смело делает шаг в нашу область».

Понятие музыкальности, вообще говоря, может подразумевать многое: и фонетическое (звуковое) оформление стихотворного текста, и мелодичность его интонации, и насыщенность гармоничными звуками, музыкальными мотивами внутреннего поэтического мира. Все эти особенности присущи поэзии Фета.

В наибольшей мере мы можем ощутить их в стихотворениях, где музыка становится предметом изображения, прямой «героиней», определяя собой всю атмосферу поэтического мира: например, в одном из известнейших его стихотворений «Сияла ночь... ». Здесь музыка формирует сюжет стихотворения, но одновременно и само оно звучит особенно гармонично и напевно. В этом проявляется тончайшее фетовское чувство ритма, стиховой интонации. Такие тексты легко положить на музыку. И Фет известен как один из самых «романсных» русских поэтов.

Но можно говорить о музыкальности лирики Фета и в еще более глубоком, сущностно-эстетическом смысле. Музыка — самое выразительное из искусств, непосредственно воздействующее на сферу чувств: музыкальные образы формируются на основе ассоциативного мышления. Вот к этому качеству ассоциативности и взывает Фет.

Встречаясь неоднократно — то в одном, то в другом стихотворении,— наиболее любимые им слова «обрастают» дополнительными, ассоциативными смыслами, оттенками переживаний, тем самым семантически обогащаясь, приобретая «экспрессивные ореолы» (Б. Я. Бухштаб) — дополнительные смыслы.

Таким становится у Фета, например, слово «сад». Сад у Фета — лучшее, идеальное место мира, где происходит органичная встреча человека с природой. Там царит гармония. Сад — место размышлений и воспоминаний героя (здесь можно увидеть отличие Фета от близкого ему по духу А. Н. Майкова, у которого сад — пространство человеческого преобразующего труда); именно в саду происходят свидания.

Поэтическое слово интересующего нас поэта — слово преимущественно метафорическое, и оно многосмысленно. С другой стороны, «кочуя» из стихотворения в стихотворение, оно связывает их между собой, формируя единый мир лирики Фета. Не случайно поэт так тяготел к объединению своих лирических произведений в циклы («Снега», «Гадания», «Мелодии», «Море», «Весна» и многие другие), в которых каждое стихотворение, каждый образ особенно активно обогащался благодаря ассоциативным связям с соседствующими.

Эти особенности лирики Фета были замечены, подхвачены и развиты уже в следующем литературном поколении — поэтами-символистами рубежа веков.