Мацуо басе. Поэзия Мацуо Басё и Кобаяси Исси Мацуо басе биография

Не слишком мне подражайте!
Взгляните, что толку в сходстве таком?
Две половинки дыни. Ученикам

Хочется хоть раз
В праздник сходить на базар
Купить табаку

"Осень уже пришла!"-
Шепнул мне на ухо ветер,
Подкравшись к подушке моей.

Стократ благородней тот,
Кто не скажет при блеске молнии:
"Вот она наша жизнь!"

Все волнения, всю печаль
Своего смятенного сердца
Гибкой иве отдай.

Какою свежестью веет
От этой дыни в каплях росы,
С налипшей влажной землёю!

В саду, где раскрылись ирисы,
Беседовать с старым другом своим,-
Какая награда путнику!

Холодный горный источник.
Горсть воды не успел зачерпнуть,
Как зубы уже заломило

Вот причуда знатока!
На цветок без аромата
Опустился мотылёк.

А ну скорее, друзья!
Пойдём по первому снегу бродить,
Пока не свалимся с ног.

Вечерним вьюнком
Я в плен захвачен... Недвижно
Стою в забытьи.

Иней его укрыл,
Стелит постель ему ветер...
Брошенное дитя.

В небе такая луна,
Словно дерево спилено под корень:
Белеет свежий срез.

Желтый лист плывет.
У какого берега, цикада,
Вдруг проснешься ты?

Как разлилась река!
Цапля бредет на коротких ножках
По колено в воде.

Как стонет от ветра банан,
Как падают капли в кадку,
Я слышу всю ночь на пролет. В хижине, крытой тростником

Ива склонилась и спит.
И кажется мне, соловей на ветке...
Это ее душа.

Топ-топ - лошадка моя.
Вижу себя на картине -
В просторе летних лугов.

Послышится вдруг "шорх-шорх".
В душе тоска шевельнется...
Бамбук в морозную ночь.

Бабочки полет
Будит тихую поляну
В солнечных лучах.

Как свищет ветер осенний!
Тогда лишь поймете мои стихи,
Когда заночуете в поле.

И осенью хочется жить
Этой бабочке: пьет торопливо
С хризантемы росу.

Цветы увяли.
Сыплются, падают семена,
Как будто слезы...

Порывистый листовой
Спрятался в рощу бамбука
И понемногу утих.

Внимательно вглядись!
Цветы пастушьей сумки
Увидишь под плетнем.

О, проснись, проснись!
Стань товарищем моим,
Спящий мотылек!

На землю летят,
Возвращаются к старым корням...
Разлука цветов! Памяти друга

Старый пруд.
Прыгнула в воду лягушка.
Всплеск в тишине.

Праздник осенней луны.
Кругом пруда и опять кругом,
Ночь напролет кругом!

Вот все, чем богат я!
Легкая, словно жизнь моя,
Тыква-горлянка. Кувшин для хранения зерна

Первый снег под утро.
Он едва-едва прикрыл
Листики нарцисса.

Вода так холодна!
Уснуть не может чайка,
Качаясь на волне.

С треском лопнул кувшин:
Ночью вода в нем замерзла.
Я пробудился вдруг.

Луна или утренний снег...
Любуясь прекрасным, я жил, как хотел.
Вот так и кончаю год.

Облака вишневых цветов!
Звон колокольный доплыл... Из Уэно
Или Асакуса?

В чашечке цветка
Дремлет шмель. Не тронь его,
Воробей-дружок!

Аиста гнездо на ветру.
А под ним - за пределами бури -
Вишен спокойный цвет.

Долгий день на пролет
Поет - и не напоется
Жаворонок весной.

Над простором полей -
Ничем к земле не привязан -
Жаворонок звенит.

Майские льют дожди.
Что это? Лопнул на бочке обод?
Звук неясный ночной...

Чистый родник!
Вверх побежал по моей ноге
Маленький краб.

Нынче выпал ясный день.
Но откуда брызжут капли?
В небе облака клочок.

Будто в руки взял
Молнию, когда во мраке
Ты зажег свечу. В похвалу поэту Рика

Как быстро летит луна!
На неподвижных ветках
Повисли капли дождя.

Важно ступает
Цапля по свежему жниву.
Осень в деревне.

Бросил на миг
Обмолачивать рис крестьянин,
Глядит на луну.

В чарку с вином,
Ласточки, не уроните
Глины комок.

Здесь когда-то замок стоял...
Пусть мне первый расскажет о нем
Бьющий в старом колодце родник.

Как летом густеет трава!
И только у однолиста
Один-единственный лист.

О нет, готовых
Я для тебя сравнений не найду,
Трехдневный месяц!

Неподвижно висит
Темная туча в полнеба...
Видно, молнию ждет.

О, сколько их на полях!
Но каждый цветет по-своему -
В этом высший подвиг цветка!

Жизнь свою обвил
Вкруг висячего моста
Этот дикий плющ.

Одеяло для одного.
И ледяная, черная
Зимняя ночь... О, печаль! Поэт Рика скорбит о своей жене

Весна уходит.
Плачут птицы. Глаза у рыб
Полны слезами.

Далекий зов кукушки
Напрасно прозвучал. Ведь в наши дни
Перевелись поэты.

Тоненький язычок огня, -
Застыло масло в светильнике.
Проснешься... Какая грусть! На чужбине

Запад, Восток -
Всюду одна и та же беда,
Ветер равно холодит. Другу, уехавшему на Запад

Даже белый цветок на плетне
Возле дома, где не стало хозяйки,
Холодом обдал меня. Осиротевшему другу

Ветку что ли обломил
Ветер, пробегая в соснах?
Как прохладен плеск воды!

Вот здесь в опьяненье
Уснуть бы, на этих речных камнях,
Поросших гвоздикой...

Снова встают с земли,
Тускнея во мгле, хризантемы,
Прибитые сильным дождем.

Молись о счастливых днях!
На зимнее дерево сливы
Будь сердцем своим похож.

В гостях у вишневых цветов
Я пробыл ни много ни мало -
Двадцать счастливых дней.

Под сенью вишневых цветов
Я, словно старинной драмы герой,
Ночью прилег уснуть.

Сад и гора вдали
Дрогнули, движутся, входят
В летний раскрытый дом.

Погонщик! Веди коня
Вон туда, через поле!
Там кукушка поет.

Майские дожди
Водопад похоронили -
Залили водой.

Летние травы
Там, где исчезли герои,
Как сновиденье. На старом поле битвы

Островки...Островки...
И на сотни осколков дробится
Море летнего дня.

Какое блаженство!
Прохладное поле зеленого риса...
Воды журчанье...

Тишина кругом.
Проникают в сердце скал
Голоса цикад.

Ворота Прилива.
Омывает цаплю по самую грудь
Прохладное море.

Сушатся мелкие окуньки
На ветках ивы...Какая прохлада!
Рыбачьи хижины на берегу.

Пестик из дерева.
Был ли он ивой когда-то,
Был ли камелией?

Праздник встречи двух звезд.
Даже ночь накануне так непохожа
На обычную ночь! Накануне праздника Ташибама

Бушует морской простор!
Далеко, до острова Садо,
Стелется Млечный Путь.

Со мной под одною кровлей
Две девушки... Ветки хаги в цвету
И одинокий месяц. В гостинице

Как пахнет зреющий рис!
Я шел через поле, и вдруг -
Направо залив Арисо.

Содрогнись, о холм!
Осенний ветер в поле -
Мой одинокий стон. Перед могильным холмом рано умершего поэта Иссе

Красное-красное солнце
В пустынной дали... Но леденит
Безжалостный ветер осенний.

Сосенки... Милое имя!
Клонятся к сосенкам на ветру
Кусты и осенние травы. Местность под названием Сосенки

Равнина Мусаси вокруг.
Ни одно не коснется облако
Дорожной шляпы твоей.

Намокший, идет под дождем,
Но песни достоин и этот путник,
Не только хаги в цвету.

О беспощадный рок!
Под этим славным шлемом
Теперь сверчок звенит.

Белее белых скал
На склонах каменной горы
Осенний этот вихрь!

Прощальные стихи
На веере хотел я написать -
В руках сломался он. Расставаясь с другом

Где ты, луна, теперь?
Как затонувший колокол,
Скрылась на дне морском. В бухте Цуруга, где некогда затонул колокол

Бабочкой никогда
Он уже не станет... Напрасно дрожит
Червяк на осеннем ветру.

Домик в уединенье.
Луна... Хризантемы... В придачу к ним
Клочек небольшого поля.

Холодный дождь без конца.
Так смотрит продрогшая обезьянка,
Будто просит соломенный плащ.

Зимняя ночь в саду.
Ниткой тонкой - и месяц в небе,
И цикады чуть слышный звон.

Монахини рассказ
О прежней службе при дворе...
Кругом глубокий снег. В горной деревне

Дети, кто скорей?
Мы догоним шарики
Ледяной крупы. Играю с детьми в горах

Скажи мне, для чего,
О, ворон, в шумный город
Отсюда ты летишь?

Как нежны молодые листья
Даже здесь, на сорной траве
У позабытого дома.

Камелии лепестки...
Может быть, соловей уронил
Шапочку из цветов?

Листья плюща...
Отчего-то их дымный пурпур
О былом говорит.

Замшелый могильный камень.
Под ним - наяву это или во сне? -
Голос шепчет молитвы.

Все кружится стрекоза...
Никак зацепиться не может
За стебли гибкой травы.

Ты не думай с презреньем:
"Какие мелкие семена!"
Это ведь красный перец.

Сначала покинул траву...
Потом деревья покинул...
Жаворонка полет.

Колокол смолк в далеке,
Но ароматом вечерних цветов
Отзвук его плывет.

Чуть дрожат паутинки.
Тонкие нити травы сайко
В полумраке трепещут.

Роняя лепестки,
Вдруг пролил горсточку воды
Камелии цветок.

Ручеек чуть заметный.
Проплывают сквозь чащу бамбука
Лепестки камелий.

Майский дождь бесконечный.
Мальвы куда-то тянутся,
Ищут дорогу солнца.

Слабый померанца аромат.
Где?.. Когда?.. В каких полях, кукушка,
Слышал я твой перелетный крик?

Падает с листком...
Нет, смотри! На полдороге
Светлячок вспорхнул.

И кто бы мог сказать,
Что жить им так недолго!
Немолчный звон цикад.

Хижина рыбака.
Замешался в груду креветок
Одинокий сверчок.

Белый волос упал.
Под моим изголовьем
Не смолкает сверчок.

Больной опустился гусь
На поле холодной ночью.
Сон одинокий в пути.

Даже дикого кабана
Закружит, унесет с собою
Этот зимний вихрь полевой!

Уж осени конец,
Но верит в будущие дни
Зеленый мандарин.

Переносный очаг.
Так, сердце странствий, и для тебя
Нет покоя нигде. В дорожной гостинице

Холод пробрал в пути.
У птичьего пугала, что ли,
В долг попросить рукава?

Стебли морской капусты.
Песок заскрипел на зубах...
И вспомнил я, что старею.

Поздно пришел мандзай
В горную деревушку.
Сливы уже зацвели.

Откуда вдруг такая лень?
Едва меня сегодня добудились...
Шумит весенний дождь.

Печального, меня
Сильнее грустью напои,
Кукушки дальний зов!

В ладоши хлопнул я.
А там, где эхо прозвучало,
Бледнеет летняя луна.

Друг мне в подарок прислал
Рису, а я его пригласил
В гости к самой луне. В ночь полнолуния

Глубокой стариной
Повеяло... Сад возле храма
Засыпан палым листом.

Так легко-легко
Выплыла - и в облаке
Задумалась луна.

Кричат перепела.
Должно быть, вечереет.
Глаз ястреба померк.

Вместе с хозяином дома
Слушаю молча вечерний звон.
Падают листья ивы.

Белый грибок в лесу.
Какой-то лист незнакомый
К шляпке его прилип.

Какая грусть!
В маленькой клетке подвешен
Пленный сверчок.

Ночная тишина.
Лишь за картиной на стене
Звенит-звенит сверчок.

Блестят росинки.
Но есть у них привкус печали,
Не позабудьте!

Верно, эта цикада
Пеньем вся изошла? -
Одна скорлупка осталась.

Опала листва.
Весь мир одноцветен.
Лишь ветер гудит.

Скалы среди криптомерий!
Как заострил их зубцы
Зимний холодный ветер!

Посадили деревья в саду.
Тихо, тихо, чтоб их ободрить,
Шепчет осенний дождь.

Чтоб холодный вихрь
Ароматом напоить, опять раскрылись
Поздней осенью цветы.

Все засыпал снег.
Одинокая старуха
В хижине лесной.

Уродливый ворон -
И он прекрасен на первом снегу
В зимнее утро!

Словно копоть сметает,
Криптомерий вершины треплет
Налетевшая буря.

Рыбам и птицам
Не завидую больше... Забуду
Все горести года. Под новый год

Всюду поют соловьи.
Там - за бамбуковой рощей,
Тут - перед ивой речной.

С ветки на ветку
Тихо с бегают капли...
Дождик весенний.

Через изгородь
Сколько раз перепорхнули
Крылья бабочки!

Плотно закрыла рот
Раковина морская.
Невыносимый зной!

Только дохнет ветерок -
С ветки на ветку ивы
Бабочка перепорхнет.

Ладят зимний очаг.
Как постарел знакомый печник!
Побелели пряди волос.

Год за годом все то же:
Обезьяна толпу потешает
В маске обезьяны.

Не успела отнять руки,
Как уже ветерок весенний
Поселился в зеленом ростке. Посадка риса

Дождь набегает за дождем,
И сердце больше не тревожат
Ростки на рисовых полях.

Погостила и ушла
Светлая луна... Остался
Стол о четырех углах. Памяти поэта Тодзюна

Первый грибок!
Еще, осенние росы,
Он вас не считал.

Примостился мальчик
На седле, а лошадь ждет.
Собирают редьку.

Утка прижалась к земле.
Платьем из крыльев прикрыла
Голые ноги свои...

Обметают копоть.
Для себя на этот раз
Плотник полку ладит. Перед Новым годом

О весенний дождь!
С кровли ручейки бегут
Вдоль осиных гнезд.

Под раскрытым зонтом
Пробираюсь сквозь ветви.
Ивы в первом пуху.

С неба своих вершин
Одни лишь речные ивы
Еще проливают дождь.

Пригорок у самой дороги.
На смену погасшей радуге -
Азалии в свете заката.

Молния ночью во тьме.
Озера гладь водяная
Искрами вспыхнула вдруг.

По озеру волны бегут.
Одни о жаре сожалеют
Закатные облака.

Уходит земля из под ног.
За легкий колос хватаюсь...
Разлуки миг наступил. Прощаясь с друзьями

Весь мой век в пути!
Словно вскапываю маленькое поле,
Взад-вперед брожу.

Прозрачный водопад...
Упала в светлую волну
Сосновая игла.

Повисло на солнце
Облако... Вкось по нему -
Перелетные птицы.

Не поспела гречиха,
Но потчуют полем в цветах
Гостя в горной деревне.

Конец осенним дням.
Уже разводит руки
Каштана скорлупа.

Чем же там люди кормятся?
Домик прижался к земле
Под осенними ивами.

Аромат хризантем...
В капищах древней Нары
Темные статуи будд.

Осеннюю мглу
Разбила и гонит прочь
Беседа друзей.

О этот долгий путь!
Сгущается сумрак осенний,
И - ни души кругом.

Отчего я так сильно
Этой осенью старость почуял?
Облака и птицы.

Осени поздней пора.
Я в одиночестве думаю:
"А как живет мой сосед?"

В пути я занемог.
И все бежит, кружит мой сон
По выжженным полям. Предсмертная песня

* * *
Стихи из путевых дневников

Может быть, кости мои
Выбелит ветер -Он в сердце
Холодом мне дохнул. Отправляясь в путь

Грустите вы, слушая крик обезьян!
А знаете ли, как плачет ребенок,
Покинутый на осеннем ветру?

Безлунная ночь. Темнота.
С криптомерией тысячелетней
Схватился в обнимку вихрь.

Лист плюща трепещут.
В маленькой роще бамбука
Ропщет первая буря.

Ты стоишь нерушимо, сосна!
А сколько монахов отжило здесь,
Сколько вьюнков отцвело... В саду старого монастыря

Роняет росинки - ток-ток -
Источник, как в прежние годы...
Смыть бы мирскую грязь! Источник, воспетый Сайгё

Сумрак над морем.
Лишь крики диких уток вдали
Смутно белеют.

Весеннее утро.
Над каждым холмом безымянным
Прозрачная дымка.

По горной тропинке иду.
Вдруг стало мне отчего-то легко.
Фиалки в густой траве.

Из сердцевины пиона
Медленно выползает пчела...
О, с какой неохотой! Покидая гостеприимный дом

Молодой конек
Щиплет весело колосья.
Отдых на пути.

До столицы - там, вдали, -
Остается половина неба...
Снеговые облака. На горном перевале

Солнце зимнего дня,
Тень моя леденеет
У коня на спине.

Ей только девять дней.
Но знают и поля и горы:
Весна опять пришла.

Паутинки в вышине.
Снова образ Будды вижу
На подножии пустом. Там, где когда-то высилась статуя Будды

В путь! Покажу я тебе,
Как в далеком Ёсино вишни цветут,
Старая шляпа моя.

Едва-едва я добрел,
Измученный, до ночлега...
И вдруг - глициний цветы!

Парящих жаворонков выше
Я в небе отдохнуть присел -
На самом гребне перевала.

Вишни у водопада...
Тому, кто доброе любит вино,
Снесу я в подарок ветку. Водопад "Ворота Дракона"

Словно вешний дождь
Бежит под навесом ветвей...
Тихо шепчет родник. Ручей возле хижины, где жил Сайгё

Ушедшую весну
В далекой гавани Вака
Я наконец догнал.

В день рождения Будды
Он родился на свет,
Маленький олененок.

Увидел я раньше всего
В лучах рассвета лицо рыбака,
А после - цветущий мак.

Там, куда улетает
Крик предрассветный кукушки,
Что там? - Далекий остров.

Мацуо Басё — третье имя поэта, под которым он известен Японии и миру. Настоящее его имя — Дзинситиро Гиндзаэмон.

Биография Мацуо Басё

Будущий поэт родился в семье небогатого, но образованного самурая. Отец и старший брат Мацуо Басё были учителями каллиграфии. А он выбрал себе другую судьбу. У него рано пробудилась тяга к учению и осталась с ним навсегда. Ещё будучи юношей, Басё начал усердно изучать китайскую литературу. Среди его кумиров был великий китайский поэт Ли Бо. По аналогии с его именем, которое означает «Белая Слива», Басё назвался Тосэй «Зелёный Персик». Это было второе имя Басё. Первое — Мунэфуса - он взял, как только начал писать стихи.

Усердно изучая китайскую и японскую поэзию, Мацуо Басё постепенно пришёл к пониманию того, что у поэтов особое место среди людей. Кроме литературы, он изучал философию, медицину. Правда, через некоторое время он понял, что по книгам ни человека, ни природу не изучить, и в возрасте 28 лет покинул родные места. К этому шагу Мацуо Басё подтолкнула безвременная смерть его господина сына князя. Их сближала любовь к поэзии. Басё постригся в монахи (что освобождало самурая от службы феодалу) и отправился в крупнейший японский город — Эдо (совр. Токио). Родные уговаривали его отказаться от «безрассудного поступка», пно он был непреклонен.

В Эдо начинающий поэт стал посещать поэтическую школу. А вскоре и сам стал учителем поэзии для молодых людей, большинство из которых были так же бедны, как и он сам. Бедность не смущала Басё. Он ощущал себя последователем буддийских монахов, для которых духовное совершенствование было выше всяческих материальных благ. Жил он в подаренном отцом одного из учеников жилище в предместье Эдо. Желая украсить место своего обитания, он посадил банановое дерево (по-японски — басё).

Наверное, шум широких листьев банана навеял поэту последний псевдоним — Басё. С этим именем он вошёл в историю японской и мировой поэзии. Долго прожить в своей украшенной банановым деревом хижине Басё не удалось. Она сгорела. С этого времени (1682) и до конца своих дней он был скитальцем, как и многие поэты до него. Странствующие поэты — это японская традиция. Они исходили свою страну, отыскивая самые красивые места, потом описывали их в стихах и дарили людям. Мацуо Басё за десять лет странствий тоже много дорог исходил и очень много людей повидал. Свои впечатления он оставлял в дневниках путешествий и в стихах. Всего «дневников странствий» пять. В памяти японцев Мацуо Басе, биография которого была нами рассмотрена, остался поэтом в монашеской рясе и с дорожным посохом.

Основные даты жизни Мацуо Басё:

1644 — родился в замковом городе Уэно провинции Ига;

1672 — покинул родной город и отправился в Эдо (Токио) с томиком своих стихов;

1684 — покинул Эдо и отправился странствовать по Японии;

1694 — умер в городе Осака.

Стихи Мацуо Басё

Он писал непривычные для нашего восприятия стихи всего в три строки. Японцы называют их хокку. Эта поэтическая форма возникла в Японии неслучайно. Её появление обусловлено всем строем японской жизни, которой протекает в замкнутом географическом пространстве — на островах. Это обстоятельство, по-видимому, и сформировало склонность японцев к аскетизму и минимализму в быту: легкий пустой дом, сад камней, бансай (маленькие деревья). Повлияло это и на лаконизм в искусстве.

Литература, в особенности поэзия, так же выразила внутреннюю тягу японцев к малому. Пример тому хокку - три строки, длина которых строго определена. В первой — 5 слогов, во второй - 7, в третьей - 5. По сути, хокку образовалось в результате отсечения от танка (5-7-5-7-7) двух последних строк. По-японски хокку означает начальные стихи. В хокку нет рифмы, к которой мы привыкли, читая русских поэтов. Вообще-то рифмы у японцев никогда и не было — такой уж у них язык.

Почти в каждом хокку должны присутствовать «сезонные слова», которые обозначают время года. Зимняя слива, снег, лёд, чёрный цвет - это образы зимы; пение лягушек, цветы сакуры - весны; соловей, кукушка, «день посадки бамбука» лета; хризантемы, жёлтые листья, дождь, луна — осени.

Какая грусть!

В маленькой клетке подвешен

Пленный сверчок.

Грусть — от того, что скоро зима. Сверчок в клетке — её знак. В Китае и Японии стрекочущих насекомых (цикад, сверчков) держали зимой в доме в маленьких клетках, как певчих птиц. А продавали их осенью.

Хокку обычно делится на две части. Первая строка стихотворения и есть его первой частью, в которой обозначается картина, ситуация и задаётся настроение.

Майский дождь бесконечный.

Мальвы куда-то тянутся,

Ищут дорогу солнца.

В этом хокку первая строка фиксирует монотонное замедленное явление и настраивает на волну уныния и тоски.

Вторая часть хокку должна противопоставляться первой. В этом стихотворении неподвижность сравнивается с движением («тянутся», «ищут»), серость, уныние — с «солнцем». Таким образом в стихотворении есть не только композиционная, но и смысловая антитеза.

Каждое хокку — это маленькая картина. Мы её не только видим, но и слышим — шум ветра, крик фазана, пенье соловья, кваканье лягушки и голос кукушки.

Особенность хокку в том, что в нём созданы картины намёками, часто выраженные одним словом. Так же поступают и японские художники.

О чём же можно писать в хокку? Обо всём: о родном крае, о матери, отце, друге, о работе, искусстве, но главная тема хокку — это природа... Японцы любят природу и им доставляет огромное удовольствие созерцать её красоту. У них даже есть понятия, обозначающие процесс любования природой. Ханами любование цветами, цукими — любование луной, юкими — любование снегами. Сборники хокку обычно делились на четыре главы: «Весна», «Лето», «Осень», «Зима».

Но не только о цветах, птицах, ветре и луне рассказывали стихи Мацуо Басё. Вместе с природой в них всегда живёт человек — он сажает ростки риса, любуется красотой священной горы Фудзи, мёрзнет в зимнюю ночь, смотрит на луну. Он грустный и весёлый — он везде, он главный герой.

Мне приснилась давняя быль:

Плачет брошенная в горах старуха.

И только месяц ей друг.

В стихотворении запечатлены отголоски древней легенды о том, как один человек, поверив наговорам жены, отнёс свою старую тётку, которая заменила ему мать, на пустынную гору и оставил там. Увидев, как чистый лик луны взошел над горой, он раскаялся и поспешил привести старуху обратно домой.

Мацуо Басё часто иносказательно говорит о человеке и его жизни. Вот как в этом, одном из самых знаменитых, хокку этого автора:

Старый пруд.

Прыгнула в воду лягушка.

Всплеск в тишине.

Хокку — с виду очень простые, незамысловатые, кажется, что совсем не сложно их написать. Но так кажется только на первый взгляд. На самом деле за ними лежит не только упорный труд стихотворца, но и знание истории, философии своего народа. Вот, например, один из признанных шедевров Басё:

На голой ветке

Ворон сидит одиноко.

Осенний вечер.

Вроде бы ничего особенного, но известно, что Мацуо Басё много раз переделывал это стихотворение — пока не нашёл единственно нужные слова и не поставил их на свои места. При помощи нескольких точных деталей ("намёков") поэт создал картину поздней осени. Почему Басё из всех птиц выбрал именно ворона? Конечно, не случайно. Это — всезнающий ворон. Он символизирует буддийскую отрешенность от суетного мира, то есть своим глубинным смыслом хокку обращено к человеку — его одиночеству. За образами природы у Мацуо Басё всегда скрываются настроения, глубокие раздумья. Он был первым в Японии, кто наполнил хокку философскими мыслями.

Хокку - та часть культуры, которая входила в жизнь каждого японца.

Основные черты хокку :

• определённое количество слогов в трёх строчках (5-7-5);
• противопоставление одной части стихотворения другой;
• отсутствие рифмы;
• наличие «намёков»;
• употребление «сезонных слов»;
• лаконичность;
• живописность;
• утверждение двух начал: природы и человека;
• рассчитано на сотворчество читателя.

Мацуо Басё

Стихотворения. Проза

Басё - наше всё

Не будет большим преувеличением сказать, что Басё для нас - самый известный японский поэт. Само собой, не единственный. Отечественный читающий читатель знает Иссу с его улиткой, ползущей по склону; Фудзи (это, кстати, переводческий домысел), и знает он его, не исключено, благодаря Стругацким. Благодаря им же мы слыхали имя японской поэтессы Ёсано Акико,1 правда, это уже совсем не трёхстишия, а новейшая японская поэзия начала двадцатого века. Кто ещё? Я открываю школьную программу по литературе и обнаруживаю, что современному семикласснику показывают трёхстишия Танэды Сантока (опять же современник Есано Акико) в переводах А.А. Долина. Школа на школу не приходится, но сам по себе факт примечательный. Припоминаю, что я в своё время повстречался с Басё, а именно с его хрестоматийными лягушкой и вороном, аж в пятом классе вполне заурядной перестроечной школы.

И всё-таки Басё. Как так вышло? Вопрос сразу же распадается на два других - как так получилось у нас, но для начала - как так получилось у них . В научной историко-литературоведческой традиции в таких случаях пишут примерно такую фразу: ответы на эти вопросы заслуживают отдельного исследования, и в рамках данного предисловия нет возможности раскрыть, показать, выявить и т. д. И всё же вкратце хотя бы пара слов.

Любая страна рано или поздно сталкивается с проблемой формирования национальной литературы. В лучшем случае выбирается самое-самое из уже имеющегося, написанного в прошлом, и постулируется как таковое, в худшем - происходит искусственное создание, написание этой самой литературы на ровном (неровном) месте. Пример последнего рода - всякие «малые» литературы на «малых» языках. Пример Японии, к счастью, относится к первой категории случаев. Формирование (но не возникновение!) японской национальной литературы, как и всего «японского», чем можно с полным правом гордиться и показывать Западу, пришлось на время правления императора Мэйдзи (1868–1912), до этого же проблемы чего-то «национального» не возникало, вопрос так не стоял. А как только встал - сразу же в народной и государственной памяти всплыли литературные памятники прошлого, начиная с полумифических летописных сводов, продолжая многотомным куртуазным «Гэндзи» периода Хэйан, многочисленными поэтическими антологиями, военными и историческими хрониками и т. д. Понятно, что для Басё, при жизни признанного гения трёхстишия периода Эдо (1603–1868), было уготовано почётное место в японском литературном пантеоне.

Время показало, что не только в японском. В послевоенные годы в Европе и Америке одна за другой стали появляться антологии японской короткой поэзии хайку. Среди переведённых авторов, разумеется, был Басё. Популярности хайку на Западе способствовали, среди прочих, такие переводчики и культуртрегеры, как англичане Б.Х. Чемберлен (1850–1935) и Р.Х. Блис (1898–1964), а также американец Х.Г. Хендерсон (1889–1974). Современный исследователь японской поэзии Марк Джэвэл замечает, что хайку - один из самых успешно экспортируемых японцами на западный рынок товаров. Популярность хайку на Западе удивительна: существуют сообщества энтузиастов, которые пытаются писать хайку на английском. В последние годы мода на сочинительство «японских трёхстиший» докатилась и до нас. Некоторые примеры на грани шедевров. Цитата:

«На организованном авиакомпанией JAL конкурсе коротких японских стихов хайку, который проводился с учётом национальной специфики и потому назывался «Хлеб насущный даждь нам днесь», среди благодарственных адресов боженьке и РПЦ было и такое:

Время обеда.
Вот пронесли котлеты,
А урок всё идёт».2

Однако вернёмся на узкие японские тропы. Факт остаётся фактом: Басё - великолепный мастер жанра хайку, его реформатор, а по мнению некоторых критиков, - чуть ли не его родоначальник. Однако не надо забывать, что при жизни он был также известен своими стихотворениями и эссе, написанными на китайском языке, который играл роль языка литературы и культуры примерно как латынь в средневековой Европе. Писание стихотворений на классическом китайском языке вэньяне являлось статус-кво для любого образованного, склонного к изящной словесности японца начиная с периода Нара (710–794). Огромную роль в развитии этой традиции сыграл Сугавара Митидзане (845–903), пожалуй, самый выдающийся знаток, литератор, переводчик и комментатор китайской классики, учёный-конфуцианец, а также государственный деятель, живший в эпоху Хэйан (794-1185), который посмертно был признан синтоистским божеством и по сей день почитается как покровитель всевозможных учёных занятий. Китайский классический канон, в том числе поэтический, высоко ценился в Японии всегда. Вплоть до XX века всякий уважающий себя литератор считал своим долгом не только глубокое проникновение в китайскую литературную традицию, но и собственные пробы пера в её русле. Известны примеры стихотворений в китайской манере, написанные такими известными японскими писателями XX века, как Акутагава, Танидзаки, Нацумэ Сосэки.

Басё в этом смысле не исключение. Насколько можно судить, будущий поэт получил представление о китайской классике с ранних лет. Его родители (об отце можно судить с большей достоверностью) происходили из бедных безземельных самураев, отец получал жалованье в виде рисового пайка. Как правило, такие люди вынуждены были распрощаться с привычным занятием и искать другие способы заработка. В основном они становились врачами либо учителями. Так, отец и старший брат поэта преподавали каллиграфию, что уже само по себе говорит о культурном уровне семьи. Хотя из всех «интеллигентских» занятий Басё в итоге выбирает поэзию как основной вид деятельности, детское пристрастие к искусству письма останется с ним. Так, в прозаической миниатюре «Надпись на столе» поэт свидетельствует: «В часы покоя беру кисть и вступаю в сокровенные пределы Вана и Су». Имеются в виду знаменитые китайские каллиграфы Ван Сичжи (321–379) и Хуай Су (725–785), а под «вступлением в сокровенные пределы», скорее всего, надо понимать изучение каллиграфического наследия двух классиков путём переписывания их произведений в стиле, наиболее близком к оригиналу, - основной способ постижения искусства каллиграфии, высокое и благородное занятие.

Помимо приобщения к каллиграфии, уже с детства Басё знакомится с творчеством китайских поэтов династии Тан, таких, как Ду Фу, Ли Бо, Бо Цзюйи, и других. Подобный «культурный бэкграунд» вполне мог служить достойной базой для дальнейшего совершенствования на избранном пути.

Творчество Басё не только утвердило хайку как полнокровный, самостоятельный жанр, но и помогло последнему занять господствующее место в японской поэзии.

Невозможно говорить о поэзии хайку, не познакомившись с некоторыми теоретическими положениями Басё. Это необходимо для того, чтобы понять то новое, что внес в общую сокровищницу поэзии хайку Исса.

Жанр хайку (а для того времени вернее -- хайкай-но рэнга) стал своеобразной формой протеста против аристократически возвышенного стиля вака. Поэтому вполне естественным было то, что основной упор в поэтике хайкай-но рэнга делался на употреблении языка городских низов, изобиловавшего вульгаризмами. Можно сказать, что в то время только это и выделяло хайку как жанр. Басё сознавал, что простонародные слова сами по себе не могут придать новому течению сколько-нибудь заметную эстетическую ценность, и ратовал за более существенные и глубокие отличия от стиля вака. На его взгляд, образы хайку должны были черпаться из повседневной действительности, предметом поэзии должно было быть все, что окружает человека в его обыденной жизни. Иначе говоря, поэт хайку был обязан изображать то, в чем был бессилен язык салонной аристократической поэзии, ограниченный рамками заранее установленной тематики. Басё писал, например: «Если ты описываешь зеленую иву в весенний дождь, эта тема хороша для рэнги. Но если ты описываешь ворону, таскающую болотных улиток на рисовом поле, -- это хорошо для хайку».

Басё понимал и другое: для того чтобы новый жанр приобрел эстетическую ценность, он не должен заимствовать ни образы традиционной аристократической поэзии, ни те юмористические, нарочито грубые образы хайку, которые этой поэзии противопоставлялись. Он выступал против этих двух крайностей, призывая поэтов искать прекрасное, поэтическое в обыденной жизни, в том, к чему они привыкли настолько, что перестали замечать, или в чем усматривали нечто тривиальное, недостойное высокого жанра поэзии. Среди поэтов хайку Басё был первым, кто установил для этой поэтической формы определенный круг образов, тем самым, утвердив ее как самостоятельный жанр японской поэзии.

В ранних стихотворениях формы хайкай-но рэнга идеи и образы часто не составляли смыслового единства, сравниваемые предметы или явления также не имели ничего общего между собой. Басё утверждал, что авторское восприятие должно находиться в соответствии с действительностью. Но его творчество менее всего соответствует принципам натурализма. Поэт призывал своих собратьев по перу находить правдивые соответствия в природе, считая, что субъективное начало должно пребывать в гармоничном сочетании с объектом поэтического изображения. По мнению Басё, «правдивое символическое изображение» -- основа композиции хайку. «Самое главное -- увидеть. Запечатлеть -- дело второстепенной важности. Увидеть, понять -- значит создать», -- писал поэт.

Поначалу в образцах хайкай-но рэнги переход от одной части к другой зависел почти полностью от игры слов -- определенное слово в первой части стихотворения становилось как бы предлогом для введения во вторую его часть слова, более или менее связанного с первым. Существовал также более сложный способ связи первой и второй частей, при котором мысль, выраженная в первой части стихотворения, толковалась или развивалась во второй его части.

Басё выдвинул принцип единства чувства, согласно которому все стихотворение от начала до конца должно было быть проникнуто одним чувством, одним настроением.

Кобаяси Исса (1763--1827), создав свой собственный индивидуальный стиль в поэзии хайку, достиг не меньшего мастерства, чем его великий предшественник. Исса удалось создать заново все то, к чему пришел Басё, не опираясь на его теоретические принципы. Он продолжал раскрепощать хайку, мастерски используя в своем поэтическом языке диалектные слова и просторечия. Исса не был таким виртуозом хайку, как знаменитый японский поэт и художник Бусон (1716--1783), который при всем своем блеске обладал слишком утонченным восприятием, чтобы вызвать действительно всеобщую любовь. Им можно восхищаться, но не более того. Основное же, что выделяет творчество Иссы, -- это его гуманизм. Личность поэта находится в полной гармонии с содержанием его произведений. В них невозможно обнаружить даже самого небольшого несоответствия. Его стихи -- стихи о жизни, в которых искренними словами простого крестьянина он выражает глубокую любовь и близость к людям, к природе.

Поэзия Иссы очень часто обращена к природе. В общении с ней поэт находит свое счастье. Однако природа выступает у него в особом значении, совсем не таком, какое придавали ей европейские поэты, например поэты английской «озерной школы». Она не есть воплощение ее творца, как, например, у Вордсворта. Исса не старается найти в ней Primum Mobile. Поэтому и человек не выступает в его стихах преобразователем природы, ее извечным противником -- он является ее частью.

Исса смотрит на все глазами ребенка, впервые увидевшего мир. Он не перестает удивляться. Он замечает все, мимо чего проходят другие. Поэт рисует неповторимые картины природы, не устает восхищаться ее красотой:

Какая красота!

Сквозь дырки в сёдзи

Виден Млечный Путь.

Так легок весенний ветер,

Что кажется, будто мышь

Пьет из Сумидагавы.

В такт песен птички-пастушка

Торопятся, бегут

По небу облака.

Читая последнее хайку, ясно представляешь себе поэта-странника с нищенской котомкой за спиной. Опершись на дорожный посох, он слушает веселую песенку «болотного пастушка», зачарованно смотря в голубое весеннее небо, по которому бегут наперегонки белые облака.

Предмет изображения в его стихах -- жизнь, и он воспринимает ее не как физическое существование, бесцельную «суету сует». Для него жизнь -- бесценный дар природы. Жить -- значит помогать всем живым существам, населяющим мир. В его хайку каждая былинка, каждое насекомое живет по тем же законам, что и человек. Он относится к улитке, светлячку, цикаде, траве как к равным себе, отстаивая тем самым равенство не только людей, но и всего живого в природе. Думается, это было своеобразным протестом против социального неравенства в современном ему обществе.

Мацуо Басё (яп. ; 1644 год, Уэно, провинция Ига - 28 ноября 1694 года, Осака) - японский поэт, теоретик стиха, сыгравший большую роль в становлении поэтического жанра хайку.

Происходит из самурайской семьи. Начал изучать поэзию в 1664 году в Киото. В 1672 поступил на государственную службу в городе Эдо (город), позже преподавал поэзию. Известность Мацуо Басё принесло его мастерство в жанре комического рэнга, но основной его заслугой стал вклад в жанр и эстетику хайку. Он превратил чисто комический жанр в ведущий лирический, основанный на пейзажной лирике, вложил в него философское содержание.

Единство его образной системы, выразительных средств, его художественное своеобразие характеризуют изящная простота, ассоциативность, гармония прекрасного, глубина постижения гармонии мира. В 1680-е годы Басё, под влиянием дзэн-буддизма, использовал в творчестве принцип «озарения».

Басё после себя оставил 7 антологий, в создании которых принимали участие и его ученики: «Зимние дни» (1684), «Весенние дни» (1686), «Заглохшее поле» (1689), «Тыква-горлянка» (1690), «Соломенный плащ обезьяны» (книга 1-я, 1691, книга 2-я, 1698), «Мешок угля» (1694), лирические дневники, предисловия к книгам и стихам, письма, содержащие суждения об искусстве и творческом процессе в поэзии. Путевые лирические дневники содержат описания пейзажей, встреч, исторических событий. В них включены собственные стихи и цитаты из произведений выдающихся поэтов. Лучшим из них считается «По тропинкам Севера» («Окуно хосомити», 1689).

Поэзия и эстетика Басё существенно повлияли на японскую литературу того времени, «стиль Басё» определил развитие японской поэзии почти на 200 лет.

Биография

Басё родился в небогатой семье самурая Мацуо Ёдзаэмона (яп.), был его третьим по счёту ребёнком. В разные годы носил имя Кинсаку, Хансити, Тоситиро, Тюэмон, Дзинситиро (яп.). Басё (яп.) - литературный псевдоним, в переводе означающий «банановое дерево».

Отец и старший брат будущего поэта преподавали каллиграфию при дворах более обеспеченных самураев, и уже дома он получил хорошее образование. В юности увлекался китайскими поэтами, такими как Ду Фу. В те времена книги уже были доступны даже дворянам средней руки. С 1664 года в Киото изучал поэзию.

Был в услужении у знатного и богатого самурая Тодо Ёситады (яп.), с которым он разделял увлечение жанром хайкай - популярной японской формой совместного поэтического творчества. В 1665 году Ёситада и Басё с несколькими знакомыми сочинили стострофный хайкай. Внезапная смерть Ёситады в 1666 году положила конец спокойной жизни Мацуо и в конце концов он покинул дом. Добрался до Эдо (ныне Токио), где состоял на государственной службе с 1672 года. Но жизнь чиновника была для поэта невыносимой, он становится учителем поэзии.

Считается, что Басё был стройным человеком небольшого роста, с тонкими изящными чертами лица, густыми бровями и выступающим носом. Как это принято у буддистов, он брил голову. Здоровье у него было слабое, всю жизнь он страдал расстройством желудка. По письмам поэта можно предположить, что он был человеком спокойным, умеренным, необычайно заботливым, щедрым и верным по отношению к родным и друзьям. Несмотря на то, что всю жизнь он страдал от нищеты, Басё, как истинный философ-буддист, почти не уделял внимания этому обстоятельству.

В Эдо Басё обитал в простой хижине, подаренной ему одним из учеников. Возле дома он своими руками посадил банан. Считается, что именно он дал псевдоним поэту «банан» (яп. басё:). Банановая пальма неоднократно упоминается в произведениях Басё:

Зимой 1682 года сёгунская столица Эдо в очередной раз стала жертвой крупного пожара. Этот пожар погубил «Обитель бананового листа» - жилище поэта, и сам Басё чуть не погиб в пламени. Поэт сильно переживал утрату дома. После короткого пребывания в провинции Каи он вернулся в Эдо, где с помощью учеников построил в сентябре 1683 года новую хижину и снова посадил банан.

После потери жилища Басё уже редко хочется оставаться на одном месте долгое время. Он путешествует в одиночестве, реже - с одним или двумя самыми близкими учениками, в которых у поэта недостатка не было. Его мало волнует похожесть на обычного нищего, странствующего в поисках хлеба насущного. В возрасте сорока лет в августе 1684 года в сопровождении своего ученика Тири он отправляется в своё первое путешествие. В те времена путешествовать по Японии было очень трудно. Многочисленные заставы и бесконечные проверки паспортов причиняли путникам немало хлопот. Его дорожное одеяние было таким: большая плетёная шляпа (которые обычно носили священники) и светло-коричневый хлопчатобумажный плащ, на шее висела сума, а в руке посох и чётки со ста восемью бусинами. В сумке лежали две-три китайские и японские антологии, флейта и крохотный деревянный гонг.